Не те у него подобрались орелики, чтобы застать их врасплох.Для постороннего глаза все выглядело благолепно и уставу нимало непротиворечило: орлы сидели по четверо на кровати, лицами друг к другу, иКуманек лениво пощипывал струны гитары, а Викинг с живейшим интересом читалтолстенный том избранных произведений товарища Л. И. Брежнева. Никто, конечно,не стал вскакивать и вытягиваться в струнку, но на Мазура преданно уставилисьвосемь пар глаз, выражавших полное понимание субординации и готовностьнемедленно воспрянуть по зову боевой трубы ради отпора любым проискамимпериализма. Все обстояло согласно другому артикулу петровского устава:«Надлежит каждому своего начальника должным образом почитать, и от подчиненногосвоего возыметь оное почтение».

С этим все было в порядке. Однако Мазур мог бы ручаться, чтоза секунду до его появления в потаенное местечко волшебным образом вмигулетучилась пара бутылочек того же итальянского вермута, а заодно испарились истаканизаторы, коих несомненно имелось по одному на присутствующего.

В конце концов, ребята имели право чуточку расслабиться –как и он только что. Главное – соблюсти меру и внешние приличия. Посему Мазур,старый служака, не стал особенно принюхиваться и присматриваться, он лишьблагодушно проворчал:

– Ну-ну, музицируйте… Айвазовские.

И вышел. Спустился на первый этаж, где возле стола дежурного(вернее говоря, часового, отличавшегося от обычного тем, что дежурный имелправо сидеть и курить) нетерпеливо топтался майор Ганим, в шортах цвета хаки ирубашке британского образца, украшенной на богатырской груди одной-единственноймедалькой, да и то не боевой, а учрежденной месяц назад в честь двухлетнегоюбилея славной народной революции. К великому горю майора, ему пока что невыпало случая отличиться на бранном поле (мелкие перестрелки с диверсантами насеверной границе в счет не шли ввиду своей незначительности).

Он вытянулся стойким оловянным солдатиком, браво отдал честьи отбарабанил обычно ему несвойственным официальнейшим тоном:

– Товарищ капитан-лейтенант, мне поручено незамедлительнодоставить вас в резиденцию президента республики для срочной встречи стоварищем президентом!

Пожав плечами, Мазур не стал ни противоречить, никомментировать – президент, он и в Аравии президент, – повернулся кдежурному и обыденным тоном сказал:

– Если меня будет кто-нибудь искать, я у президента.

– Понял, – тоже не моргнув глазом, ответил дежурный,видывавший и не такие виды.

Мазур с Ганимом вышли под ослепительное солнце, исходившеедурным зноем, уселись в темно-зеленый «лендровер» (опять-таки изнационализированных британских запасов), и смуглый юнец в камуфляже рванул сместа. Следом тут же пристроился второй открытый вездеход, битком набитыйсвесившими ноги за борта автоматчиками, – вовсе не почетный эскорт, а вполнеразумная предосторожность в нынешней неспокойной обстановке.

Миновав внутренний КПП, отгораживавший на базе самуюсекретную зону, шофер поехал потише – тут маневрировало во всех направленияхчересчур уж много военных грузовиков и бронетехники, так что лихачить налегковушке не стоило. Возле одной из кирпичных казарм, построенных британцамина века для своих рядовых, торчала кучка небритых и определенно похмельныхмолодцов в камуфляже без знаков различия, дюжина индивидуумоврязанско-валдайско-чебоксарского облика.

Мазура они проводили примечательными взглядами, где завистьмешалась с иронией, а похмельная злость на весь белый свет – с долей презрения.

Мазур и бровью не повел. Это была армейская низшая каста –военные советники мелкого пошиба и переводчики столь же незначительногокалибра, так называемые хабиры. По большому счету, именно на таких чернорабочихвоенной машины, безропотных пролетариях очень многое держится и в родномотечестве, и за его пределами, – но это вовсе не означает, что служба их протекаетв комфорте и довольстве, как раз наоборот. Мазур для них был очереднымотутюженным и наодеколоненным штабным франтом с тепленького блатного местечка,тыловым бездельником, – но ведь не станешь же им растолковывать истинноеположение дел, ни права такого нет, ни желания. Словом, он и ухом не повел,перехватив парочку взглядов, исполненных натуральной классовой ненависти, тоесть того, чего в Советском Союзе не могло существовать по определению. В концеконцов, ему с ними детей не крестить.

Выехав за ворота, машины понеслись по широкой автостраде,проложенной, как легко догадаться, теми же британцами почти исключительно длясобственных военных надобностей: до революции иметь личный автомобиль здесьсчиталось непростительным развратом (если только ты не родич и не приближенныйсултана или кого-то из владетельных эмиров). Ну, а после революцииавтомобилизация трудящегося населения пока что числилась, за предпочтениемболее насущных забот, по разряду светлого будущего. Так что на автострадепопадались либо военные самоходы, либо обветшавшие автобусы почти сплошьальбионских марок (хотя попадались и новенькие советские).

Пейзаж, как уже упоминалось, разнообразием не баловал –главным образом серо-желтый песок да иногда хилые пальмы, неизвестно почемуназванные великим поэтом «гордыми». Сразу видно, не бывал здесь поэт, впустынных песках аравийской земли.

До самой столицы их ни разу не обстреляли – а ведь случалосьвсе чаще…

Невредимыми они въехали в город. Сначала петляли по кривымулочкам, мимо глинобитных домиков с окнами во двор. Глухие стены густозалеплены яркими, красочными, аляповатыми плакатами, как один являвшимися нерезультатом идеологической помощи советских друзей, а исключительно плодомтворчества местного агитпропа. Широкоплечие, улыбчивые, белозубые солдаты бравовоздевали автоматы; широкоплечие, белозубые, улыбчивые крестьяне бравовоздевали кетмени; широкоплечие рабочие нефтепромыслов… белозубые школьники…улыбчивые раскрепощенные женщины Востока… Даже седовласые представителитрудовой интеллигенции, браво воздевавшие учебники, циркули и реторты, были непросто белозубые, а все подряд широкоплечие. И за спиной у всех непременнымобразом вставало разлапистое солнышко, распространявшее лучи на полнеба, –а иногда голубело море, сверкали нефтяные вышки, зеленели кудрявые деревьянеизвестного вида и сияли хрустальные небоскребы. Разнообразия ради попадалисьплакатищи со столь же белозубым, широкоплечим и улыбчивым генералом Касемом,решительным жестом указывавшим соотечественникам единственно верный путь всветлое будущее.

Кое-где плакаты свисали клочьями, содранные быстрымвороватым рывком, – или, если были приклеены на совесть, зияли прорехамиот чего-то вроде скребков. Всякий раз Ганим при виде такого безобразиястрадальчески морщился, не в силах смотреть спокойно на столь явнуюконтрреволюцию – не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом,повреждение плакатов согласно изданным декретам считалось империалистическойконтрреволюцией и каралось соответственно. Но, как ни старался генерал Асади,недобитые контрреволюционеры каждую ночь являли мурло.