Гуляки отпрыгнули, кто-то с бранью выскочил из-за стола,опрокинув лавку с остальными. Изо рта женщины на стол плюхались толстые жабы,ящерицы, пауки, разбегались по столешнице, забирались в тарелки с мясом икашей.

Кто-то, опомнившись, ухватил женщину за ворот. Капюшон упална плечи, я увидел бледное желчное лицо крысомордого. Глаза у него сидели упереносицы так близко, что даже мне засвербило выбить их одним пальцем.

Бородач повернулся, толстая шея побагровела от усилий,скручиваясь, проследил за моим взглядом. Крысомордого шумно тащили к выходу. Наэтот раз за шиворот держал лесной человек, мохнатый как медведь и длиннорукийкак горилла. Следом шли два хохочущих гнома и срывали с крысомордого остаткиженской одежды. Крысомордый вопил, гном подпрыгивал и потрясал париком сдлинными роскошными волосами.

– ИзвЕните, – кричал крысомордый, – извЕните,но вы сами меня обозвали!..

Бородач скривился, будто хватил уксуса:

– У этой дряни совсем нет мужского достоинства.Выбросили бы меня – разве пришел бы еще? А этому плюй в глаза...

Перед лесным человеком с его жертвой хохочущие гулякиуслужливо распахнули дверь. Он поставил крысомордого на ноги, волосатая ногазамедленно пошла назад, затем звучно хлопнуло, будто широкой лопатой со всегоразмаха ударили по мокрой глине. В раскрытой двери на миг мелькнуло стыднобелое тело, растопыренные ноги, донесся удаляющийся истошный визг.

Дверь со смехом и шуточками захлопнули, разряженные гулякихлопали по плечами лесного, обнимались, восторгались мощным ударом – дажемощнее, чем в прошлый раз! – тащили за свой стол выпить и побахвалитьсяпобедами и бою, воровстве и поединках с бабами.

Запах жареного мяса кружил голову. Я чувствовал как горячаякровь с шумом течет по венам, бурлит на сгибах, прошибает плотины в черепе.Челюсти перемалывали жареное мясо, во рту начался пожар, я спешно заливалхолодным пенистым пивом, а пиво требовало вдогонку соленой рыбы, а также крутопосоленного и посыпанного перцем мяса. Передо мной рос забор из костей, а когдаменя похлопали по колену, я уже не глядя бросил этому чудищу кости, они сжутким хрустом исчезли в страшной красной как вход в адскую печь пасти.

Когда пес убегал, я видел, что по его пути исчезают всекости под столами на длину рыцарского копья.

Дверь распахнулась, на пороге на фоне крупных звезд возниксилуэт крепко сбитого человека. Он шагнул вперед, свет факелов пал на его лицои фигуру, а дверь со стуком захлопнулась за его спиной. Это был совсем ещемолодой воин с решительным лицом, почти подросток. Побитые доспехи топорщилиськак плавники рыбы, на плече темнели коричневые пятна засохшей крови. Пальцыправой руки перебирали рукояти двух швыряльных ножей на поясе, а правойприжимал к груди широкую чашу желтого цвета.

На него оглядывались с интересом, а он деревянными шагами,пошатываясь от усталости, прошагал к столу, за которым спорили философы. Онотгреб блюда и чаши, проливая красное вино на дубовую поверхность, золотая чашабухнулась широким основанием перед мудрецами.

Мне показалось, что она доверху заполнена пельменями. Рыжиймудрец потянулся к чаше носом, принюхался, отпрянул. В глазах было отвращение.Второй, который постарше, потянул носом, крылья ноздрей подрагивали, синтересом поковырялся к чаше указательным пальцем. В глазах было насмешливоелюбопытство. Спросил замедленно:

– Так-так... И что это?

Воин переступил с ноги на ногу. Голос был серым от усталости:

– Но вы же сами...

– Что?

– Ну, я слышал... Диспут про ухи... Эти, которые уэльфов. Я, правда, не понял, какие эльфы нужны, горные или лесные, но на всякийслучай побывал везде, а на обратном пути заглянул еще и к озерным...

Мудрецы переглянулись. Рыжий с брезгливостью отвел взор отчаши. Масса, которую я принял сперва за покрытые нежною шерсткой пельмени,медленно проседала, утопая в мутной жидкости, где виднелись как алые струи, каки водянисто зеленые и даже голубоватые.

– Вот так нас понимает простой народ, – вздохнулстарший. – А вы говорите, нести философию в массы... Да ты садись, герой,садись! Ты сделал все правильно... в меру своего понимания. Налейте ему!.. Ипобольше мяса. Говяжьего или свинины, такие не могут без пожирания плоти себеподобных.

Второй философ, помоложе и задорно рыжеволосый, все еще неотрывал колеблющегося взора от чаши:

– Да-да, как вы правы! Как глубоко правы. Идея,брошенная в массы... Какая приземленность! Какое примитивное истолкованиесложнейших иносказаний!.. Кстати, раз уж уши все равно здесь, не сопоставить лиушные раковины лесных эльфов и горных... так сказать, приложив одно к другому?

Первый отшатнулся, на лице отразилось неподдельноеотвращение:

– Как вы можете?.. Такой вульгаризм... Такая профанация...Я просто не подберу слов! Мы ведь сложнейшайшие истины вызнаем духовнымиизысканиями, внутренним взором проникая... да-да, проникая!.. А вы, вместоизысканного теоретического обоснования, вот так просто сложить ухи – все?Значит, теоретики этому миру не нужны, если можно вот так...

Воин, приглашенный несколько необычно, присел за их столик,перед ним поставили деревянное блюдо с ломтями жареного мяса. Он ухватилдрожащими от голода пальцами, но почтительный взор не отрывался отфилософов-логиков, где, как во всяком строго логическом споре пошел процесс,именуемый «слово за слово», оба раскраснелись, вскипели, наконец старший,выведенный неверными логическими построениями более молодого коллеги без замахахрястнул ему в лоб некрупным, но крепким как обух топора кулаком.

Звук был такой, словно ударили в чугунный котел. Молодойвытаращил глаза, но его кулаки уже сами по себе обрушили град ударов наоппонента. Тот быстрыми движениями раскачивался из стороны в сторону, принимаяудары на локти, плечи, блокировал предплечьем, а его рифленые кастеты кулаковстремительно выстреливались навстречу, часто пробивая оборону рыжего. Я слышалсиплое прерывистое дыхание, стук костей по костям, шлепки, с которыми падающиес высокой горы валуны падают то в сырую глину, то на твердую землю.

Я прижался к столу, почти лег на свое блюдо, Философы впоисках истины иногда задевали мою спину, завтра будут кровоподтеки размером сэто блюдо, терпеливо выжидал, но сзади шло скрупулезное уточнение точек зрения,бородач и Большеног обнялись и затянули хриплую песню каждый на своем языке.Мясо под носом пахло одуряюще, корочка лопнула, капелька сока брызнула мне накончик носа. Приятно обожгла. Я ухватил зубами, начал есть как коза траву, неотрывая головы от стола, как вдруг сзади внезапно утихло.

Я осторожно повернул голову, не выпуская изо рта куска мяса.Старший философ замер с кулаком в замахе, в красных горящих адским огнем глазахпосветлело, затем они стали небесно голубыми и чистыми. Длинные как у вепряклыки начали укорачиваться, шерсть с лица осыпалась, открывая мудрое, усталоеот мыслей, слегка скорбное лицо.