– И однако, – вздохнул он, – это правда. Вобщем-то.

– А в деталях?

– Из-за любви и глупости.

– Ого! Ты становишься откровеннее! Но, пожалуйста,поясни.

– Если б не моя глупость, я сейчас был бы в Венгрии.

– Я, – она взглянула ему прямо в глаза, – ибез того все узнаю. Все. Каждую деталь. Но мне не хотелось бы видеть тебя наэшафоте.

– Я рад, что тебя тогда не догнали.

– У них не было шансов.

– Светлая госпожа. – Армигер повернулся, кашлянулв кулак. – Поимейте милость…

– Бывай, Алькасин…

– Будь здорова, Николетта.

в которой в очередной раз подтверждается старая истина, чтоуже на кого, на кого, а на друзей по учебе всегда можно рассчитывать

– Знаешь, Рейневан, – сказал ГенрикХакеборн, – повсюду утверждают, что причиной всяческих несчастий, служащихс тобой, всего зла и твоей печальной участи стала французка Адель Стерча.

Рейневан не отреагировал на столь новаторское утверждение.Крестец у него чесался, а почесать не было никакой возможности, потому что рукибыли стянуты в локтях и вдобавок прижаты к бокам кожаным ремнем. Кони отрядабили копытами по выбоистой дороге. Арбалетчики сонно покачивались в седлах.

Он просидел в башне зембицкого замка трое суток. Но несдался. Его заперли и лишили свободы, это правда. Он не был уверен в завтрашнемдне, и это тоже правда. Но пока что его не били и кормили, хоть скверно иоднообразно, но зато ежедневно, а от этого он успел отвыкнуть и с приятностью привыкалопять.

Спал он плохо не только из-за свирепствовавших в соломе блохвнушительных размеров. Всякий раз, закрывая глаза, он видел бледное, пористое,как сыр, лицо Петерлина. Или Адель и Яна Зембицкого в самых различныхвзаиморасположениях. И не мог сказать, что хуже.

Зарешеченное оконце в толстой стене позволяло видеть лишьмалюсенький уголок неба, но Рейневан постоянно висел у ниши, вцепившись врешетку и не теряя надежды вот-вот услышать Шарлея, пауком взбирающегося постене с напильником в зубах. Либо поглядывал на дверь, мечтая, что она вот-вотвылетит из навесов под ударами могучих плеч Самсона Медка. Не лишеннаяоснований вера во всемогущество друзей поддерживала его дух.

Конечно, никакое спасение ниоткуда не пришло. Ранним утромчетвертого дня его вытащили из камеры, связали и усадили на коня. Из Зембиц онвыехал через Пачковские ворота, эскортируемый четырьмя конными арбалетчиками,армигером и рыцарем в полных доспехах со щитом, украшенным восьми-лучевойзвездой Хакеборнов.

– Все говорят, – тянул Генрик Хакеборн, – чтотвое увлечение французкой было промашкой, а вот то, что ты ее отхендожил, сталотвоей гибелью.

Рейневан и на этот раз не ответил, но не удержался, чтобы некивнуть. Задумчиво.

Едва за холмами скрылись городские башни, как внешне угрюмыйи до отвращения службистый Хакеборн оживился, повеселел и сделалсяразговорчивым без всякого понукания. Звали его – как и добрую половину немцев –Генриком, и был он, как оказалось, родственником влиятельных Хакеборнов изПшевоза, всего два года назад прибывших из Тюрингии, где их род все нижесползал по служебной лестнице ландграфов и, как следствие, все сильнее беднел.В Силезии, где имя Хакеборн что-то значило, рыцарь Генрик рассчитывал, служаЯну Зембицкому, на кое-какие приключения и карьеру. Первое ему должна былаобеспечить ожидаемая со дня на день круцьята, второе – выгодная колигация.[322] Генрик Хакеборн признался Рейневану, что сейчас вздыхает попрекрасной и темпераментной Ютте де Апольда, дочери чесника Бертольда деАпольды, хозяина в Шёнау. Ютта, увы, признался дальше рыцарь, его афектам нетолько не отвечает, но даже позволяет себе подшучивать над его намеками. Ноничего, главное – выдержка, капля камень точит.

Рейневан, хоть сердечные перипетии Хакеборна егоинтересовали гораздо меньше, чем прошлогодний снег, прикидывался, будтослушает, вежливо поддакивал. В конце концов, не стоило быть невежливым ссобственным конвоиром. Когда по прошествии некоторого времени рыцарь исчерпалзапас интересующих его тем и умолк, Рейневан попытался задремать, но из этогоничего не получилось. Перед прикрытыми глазами постоянно возникал мертвыйПетерлин на катафалке либо Адель с ногами на плечах князя Яна.

Они были в Служеевском лесу, красочном, полном ароматовпосле утреннего дождичка, когда рыцарь Генрик заговорил. Сам – без вопросов –выдал Рейневану цель поездки: замок Столец, гнездышко влиятельного господинафон Биберштайна. Рейневан заинтересовался и одновременно обеспокоился. Оннамеревался выспросить болтуна, но не успел. Рыцарь сменил тему и принялсярассуждать относительно Адели фон Стерча и жалкой участи, которую роман с неюуготовил Рейневану.

– Все говорят, – повторил он, – что твоеувлечение французкой было промашкой, а то, что ты ее отхендожил, стало твоейпогибелью.

Рейневан не стал перечить.

– А меж тем все вовсе не так, – продолжалХакеборн, строя всезнающую мину. – Все как раз наоборот. Некоторые этоугадали. И знают: то, что ты французку оттрахал, спасло тебе жизнь.

– Не понял.

– Князь Ян, – пояснил рыцарь, – не сморгнулглазом выдал бы тебя Стерчам. Рахенау и Баруты здорово на него наседали. Но чтобы это означало? Что Адель лжет, запираясь. Что ты ее все же трахал. До тебядоходит? По тем же самым причинам князь не передал тебя палачу на спытки относительноубийств, которые ты якобы совершил. Потому что знал, что на пытках ты начнешьболтать об Адели. Понимаешь?

– Малость.