Несколько раз она спрашивала прохожих — но трое из них самибыли приезжими, двое ничего не смогли подсказать. Наконец ей указалинаправление.

К церкви она подошла неуверенно и даже смущенно. Глупо длянее искать утешения в словах священника. Но ведь и он — молился отцу своему?

Еще шла заутренняя служба. Анна постояла у входа, глядя натихую, погруженную в себя толпу. Так много людей, и среди них столько молодых.Это всегда приносило ей покой и безмолвную радость. Мир жаждет добра, мир хочетпрощения.

Она купила свечу — самую большую из тех, что продавались.Деньги у нее были, Мария вчера небрежно сунула ей в карман целую кучу — дажесчитать страшно. У девушки, продававшей свечи, слегка дрогнуло лицо, когда онаувидела растрепанную пачку долларов и рублей, потом она быстро опустила глаза.

Анна не глядя отделила от пачки не то треть, не то половину,опустила в ящичек — «на храм». Что для нее теперь деньги. Помедлила, прежде чемпоставить свечу.

Собственно, о чем она хотела молиться? За упокой матери…Анна вздрогнула, как от удара. Почему? Что с ней? Как могла она подумать? Матьжива, жива!

Она с ужасом посмотрела на лик святого, глядящий с иконы. Втеплом отсвете лампадки он был укоризненным и печальным.

Во здравие, конечно. Во здравие сестры ее, сестры и госпожи,Марии…

Поднеся свечу к одной из уже горевших, Анна запалилафитилек, поставила свечу. Во здравие…

Свеча погасла. Только что мерцал огонек, начинал таять воск— и вот уже нет ничего, только тонкая струйка дыма.

У Анны похолодело в груди. Мария оставалась там, с Ильей —пусть и раскаявшимся, но убийцей. Чушь, нельзя верить в приметы, а верить в нихв храме Божьем — вдвойне преступно…

Она вновь зажгла свечу, на этот раз аккуратно и неторопливо,дождавшись, пока побегут горячие восковые слезы, пока пламя не станет ровным исильным. Лишь после этого бережно опустила свечу.

С полминуты свеча послушно горела. Потом пламя сталосжиматься. Это не походило на неожиданный порыв воздуха — огонек не дрожал, аименно втягивался внутрь, исчезал, словно пожирая сам себя. Да и ни одна другаясвеча из стоявших рядом не погасла.

Все было как во сне. Неторопливо и неизбежно. Далекий голоссвященника, слабые движения людей, ее руки — упрямо зажегшие свечу в третийраз. Теперь Анна была наготове. Едва лишь пламя вздрогнуло, она обхватиласвечу, обнесла ее ковшиком ладоней, коснулась огонька пальцами — не умирай,свети!

И пламя покорилось, продолжило гореть. Вот только касавшиесяего пальцы не ощущали тепла. Холод, ледяной холод, беспощадный, текущий попальцам, сковывающий мышцы, заставляющий руки опускаться.

— Нет, — шепнула Анна. — Нет!

Пламя темнело, оно уже не было желтым и солнечным. Сиреневаяискра на фитиле, черный зрачок, пытавшийся выглянуть из-под ее пальцев…

Руки упали, больше не в силах прикрывать огонь. И тот погас,немедленно, с резким хлопком, похожим на вздох рвущейся ткани.

В глазах закружилось, и Анна упала.

Ее отвели на воздух, усадили на скамейку. Двое мужчин иженщина, она смутно видела их сквозь текущие безостановочно слезы. Мужчиныпочти сразу ушли, убедившись, что она приходит в себя. Мало ли какое горепривело человека в храм. Любому может стать плохо…

Женщина осталась сидеть рядом. Средних лет, в темной одежде,в бесформенном вязаном берете, из под которого выбивались уже седеющие волосы.

— Лучше вам? — спросила она. Взяла ее за руки.

Анна молча кивнула, вытирая плечом слезы.

— Горе?

Почему-то она кивнула. И тут же устыдилась себя. Не быловедь у нее никакого горя, мир впереди был светел и чист. Только ее глупыйхарактер, слабые нервы…

— Я… я не знаю, — поправилась она. — Нет, наверное. Просто япоставила свечу, во здравие…

— Погасла?

Женщина ее понимала. От этого сразу стало легче, но опятьпробились слезы.

— Да.

— Это не горе, девочка. Всякое бывает, нельзя из-за этогоплакать.

— Три раза погасла! — с мучительным облегчением выдохнулаАнна. — Три раза!

— Свечи люди делают, — женщина оставалась спокойной. —Случай.

Анна кивнула. Она понимала ее правоту, но вот сердце всеравно колотилось, частило, и было страшно, нестерпимо страшно.

— Глупая я, — признала Анна. — Вы простите…

— Ничего, ничего, — женщина все держала ее ладони, грела вруках, смотрела куда-то мимо, печально и безысходно.

— У вас горе? — теперь спросила Анна.

Женщина кивнула, просто сказала:

— Сестра умерла. Убили. Ехала в гости, но вот… не довелось.

В ее голосе не было ни ненависти, ни злобы. Наверное, онибыли вначале, но вот уже исчезли, растворились. Осталась лишь виноватая тоска.

— Позвонили вчера, мы-то уже встречать собирались. Нашладеньги, прилетела…

Что тут говорить, Анна не знала. Ей и с родными ушедшихбольных было говорить мучительно трудно, это старались брать на себя другиеврачи. Но женщина не ждала сочувствия, продолжала:

— Это — горе, девочка. А свеча… свеча — это случай.

Она не рисовалась, конечно, своей бедой. Но Анна все жевозразила:

— Случай — он тоже в руке Божьей.

Женщина пожала плечами:

— Есть ли у Бога время за каждой свечой приглядывать? Когдаон и за людьми-то не успевает.

— Простите, — шепнула Анна. — Мне очень жаль, правда.

Женщина молча кивнула, принимая ее слова.

— Я пойду, — сказала Анна. — А вы в храм возвращайтесь, тамлегче будет.

— Разве в этом дело — где легче?

Она снова не нашлась, что ответить. Она была лишь глупой,запутавшейся девчонкой, старательным, но бесталанным врачом, человеком, которыйне может даже принять выпавшее ему счастье.

— Пожалуйста, положите, «на храм», — Анна выгребла изкармана остатки денег, протянула женщине. Та удивленно посмотрела на нее:

— А не пожалеешь? Тут ведь много.

— Я знаю. Не пожалею.

Женщина взяла деньги, покачала головой:

— Я положу. Но впредь так не делай, хорошо? Люди разныебывают.

— Вы хорошая, я же вижу!