Староста с одним из сыновей неостановимо пробирались вгнилую чащу, зная, что ничего хорошего их не ожидает и надеяться можно толькона чудо. Но… чуда не произошло. Изнемогший отец оступился и рухнул в вадью. Сынпопытался его вытащить, но их обоих затянула чавкающая, зловонная утроба.Младший беглец, не выдержав, ринулся к берегу и даже достиг его, соблазненныйпосулами пощады… Но угодил под горячую руку самого графа. Тот размозжил емуголову дубинкою, и тело мальчика тоже было затоплено в трясине.

Конечно, Елизавета прослышала о сем случае, и он послужилтем самым горьким лекарством, которое вылечило ее от болезни, ибо жалость ктакому человеку, как Валерьян, была бессмысленной и опасной болезнью. Ей досталобросить на мужа, воротившегося с «удачной охоты», лишь один взгляд, чтобыпонять: это ее пропускал он сквозь строй шпицрутенов, ее травил собаками,загоняя в болото, ее бил по голове дубинкою, ее мертвое тело топил в трясине!Ее и Татьяну, и Гребешкова, и Шумилова, и того неизвестного ему цыгана, которыйвспорол брюхо рассвирепевшему медведю. Ах, доберись Валерьян до кого-то из нихбезнаказанно, уж он-то потешился бы, насладился бы местью!..

Итак, жизнь Елизаветы по-прежнему была в опасности, азначит, можно было по-прежнему ненавидеть Строилова.

Елизавета вздохнула спокойно. О Татьяне и говорить нечего.Бог ли, дьявол сие измыслил, но неужели же бывает в жизни такое, когда иненависть – благо? Ну, знать, так. Впрочем, говорили же древние: «Где любовь иненависть, там и душа»…

* * *

Елизавета с Татьяною и прежде были друг к дружке привязаны,теперь их взаимная приязнь еще усилилась. Уже более полугода минуло, какворотилась Елизавета в Россию, а казалось, что лишь теперь кончились ее дальниестранствия. Она словно бы заново узнавала свою родину. Жизнь ее в Елагином домебыла если не городская, то уж точно не сельская; и о многом из того, что людирусские знают чуть ли не с пеленок, Елизавета раньше только слышала краем уха;зато теперь с наслаждением впитывала это новое знание – как будто пилапересохшими губами свежую, студеную воду.

Она раньше и не ведала, сколь полон и разнообразен любойдень народного календаря. Конечно, каждому известно, что у всякого дня естьсвои святые покровители и престольные праздники, но Елизавета впервые услыхалаот Татьяны, что, например, 30 мая, на день святого Исакия, выползает из норвсякий гад. Старые люди предостерегают в этот день молодежь, чтобы с опаскою дас оглядкою ходили по лугу да по лесу.

– Идут поездом в этот день змеи ползучие на свадьбы змеиные.Укусит человека гадина, не заговорить никакому колдуну-знахарю! – стращалаТатьяна, однако голос ее звучал так вкрадчиво и напевно, словно сказкасказывалась; и Елизавете было вовсе не страшно, напротив, необычайно спокойнона душе, и хотелось слушать да слушать, что 31 мая, на Вознесеньев день, веснав небо возносится – на отдых в рай пресветлый просится. Не век девкеневеститься. На что весна красна, а и та на Вознесенье Христово за лето замужвыходит. И рада бы весна на Руси вековать вековушкой, придет Вознесеньев день –прокукует кукушкой, соловьем зальется, к лету за пазуху уберется…

Словно бы именно Татьяна впервые сподобила Елизаветууслышать, что в этот день, по старой примете, и соловьи громче-звонче поют, чемво все остальное время.

И они пели! Как они пели!.. Не зря по многим местам эта ночьтак и слывет за соловьиную. Даже у завзятых ловцов-соловьятников считаетсягрехом в эту ночь ловить соловья, птицу певчую: кто ее поймает, тому ни в чемцелый год спорины не будет вплоть до нового Вознесенья, когда вознесутся нанебо с господом все обиды земные.

А Елизавете чудилось, что на небо возносится вместе ссоловьиною песнею ее душа. Или трепещет, словно падая с кручи?.. И это довелосьей услышать впервые в жизни: на Егорьевской горе соловьи не водились… А ещевпервые поняла она, что не только в песнях и книгах рассказано о ее любви, о еенеоборимой верности Алексею. Все это ведомо природе, ведомо божьему миру,ведомо этим серым пташкам, которые надрывали сердца себе и другим, исторгаябожественные звуки, достойные райских садов.

В такую ночь хотелось быть не одной, в такую ночь хотелосьбыть с милым другом – сердце к сердцу, губы к губам, плоть к плоти… Но что онамогла? Только плакать!

Даже Татьяне она не сказала о новой причине своих слез,молча пошла с ней в поле: собирать целебные травы, цветы и росу.

Утром на Вознесенье плачет Мать Сыра Земля росою обильною поудаляющемуся с нее Христу (ведь сорок дней, говорит народ, ходит Спас по землес Воскресенья до Вознесенья, поэтому и земля так ярко зеленеет). Этавознесенская роса имеет великую целебную силу.

– Если знать слово заветное, – поучала Татьяна, – дапошептать его над вознесенскою росою, да выпить болящему дать, всякое лихо какрукой сымет!

Елизавета слушала вполуха. Ах, как благоухали на Вознесеньецветы духовитые!.. Самыми пахучими ароматами! Вся земля крещеная насыщалась всвятой день прощания с Возносящимся Светом несказанными, нездешними, райскимиблагоуханиями, словно и с отверзающихся полей небесных струится в это времявсякое благорастворение… Это ночное хождение по цветущим лугам таинственнымобразом успокаивало Елизавету; и теперь она всегда просила, чтобы Татьяна бралаее с собой собирать травы.

Но оказалось, это делается далеко не каждый день. И вообще,тут лучше не день, а ночь. Хотя бы ночь на Ивана Купала, ночь полной зрелостилесных и полевых трав, расцветших к этому времени во всей красе.

За деревней развели костры, и Елизавета хотела посмотреть,как веселится холостежь. Огней горело столько, что видно было далеко-далеко!При первой вспышке толпа молодежи откликнулась огню веселыми купальскими песнями.Девки, разодетые во все яркое и пестрое, убранные цветами, и парни, схватившисьпопарно за руки, перепрыгивали через костры. Это была не просто забава – прыжокчерез купальский костер избавляет от сорока злых недугов! Кое-где через огоньперегоняли скот, охраняя его от всякой заразы…

Татьяна тоже блюла обряд. Еще днем, на Аграфену-купальницу,она напарила себя (щедро) и Елизавету (слегка) в новой, только что выстроеннойбане «лютыми кореньями», набив печь вместо соломы – крапивою, а здесь, в лесу,разложила свой костерик, прыгнула сама и заставила Елизавету перескочить его,чтобы омыть и очистить тело и душу от всяческой налипшей на них нечисти. Ну апотом, бросив последний взгляд на расшумевшуюся холостежь, они вошли в лес. ИТатьяна завела не то странный сказ, не то причет, простирая над землею руки, ичудилось, все травы, невиданные, неслыханные, потайные, расцветающие только вэту ночь, сами собою стекаются, сходятся к ней, льнут к ее ладоням, сплетаютсяс пальцами:

Плакун-трава – всем травам мати.