Она говорила что-то еще, да Елизавета уж не слушала.Представила, сколько еще их будет, этих шагов, кои предстоит угадывать… А ведьна днях Аннета воротится с новыми волосами и с новыми силами за своепримется!.. И, моляще сложив руки, она бросилась к Шумилову:

– Ради Христа, Потап Спиридоныч! Увезите меня отсюда!

Бедного Потапа Спиридоныча даже в жар бросило, даже слезаего прошибла, когда он, прижимая к толстым щекам своим тоненькие пальчикиграфини, принужден был сказать дрожащим, охрипшим голосом, чувствуя себя в этотмиг несчастнейшим в мире человеком:

– Душенька, графинюшка! Елизавета Васильевна, свет мой! Да ябы с вами хоть сейчас под венец, в рай ли, в ад… Но беда: я ведь женат уже.Жена Аграфенушка, да дочек-невест трое, да малолетний сынок – Минька!.. Их-токуда денем?!

Елизавета опешила. Да у нее и в мыслях такого не было!.. Какон смог, как он посмел так истолковать, наизнанку вывернуть ее слова?! Ладониее зачесались влепить пощечину в это несчастное, толстое, багровое лицо… Ивдруг она понурилась, опустила руки.

А как еще можно было истолковать ее просьбу? ПотапСпиридоныч человек простой, слышит только то, что слышит.

Лицо у нее так горело от позора, будто не она ПотапуСпиридонычу, а он ей отвесил парочку увесистых оплеух. Оскорбительнаянепосредственность Шумилова оказалась тем необходимым довеском к непривычнойсуровости Татьяны, который охладил ее и наконец-то заставил задуматься.

Так что же это получается? Она сама, своими руками, намеренасвершить то, над чем столько времени безуспешно трудились Строилов с Аннетою?Удалиться из их жизни, обречь себя и дитя на нищету и прозябание, а ониостанутся победителями? А как же дом? Дом, который она любит и который любит ееи полюбит своего нового хозяина или хозяйку? А Елизар Ильич, верный товарищ,единственный друг, за коим нужен уход? Да разве можно допустить сие? Какговаривал синьор Дито, вдохновляя Агостину и Луидзину не сдаваться, не трусить,а бороться: «Человек, который хочет убить своего врага, не кончает жизньсамоубийством».

Ну так вот: она «не кончит жизнь самоубийством». Не быватьэтому! Она не сойдет со своего пути. Она одолеет врагов. Она не отступит…Прежде никогда не отступала, теперь уже поздно начинать. Они еще попомнят ее,они еще узнают!..

Елизавета не отдавала себе отчета, что все эти «они», вдругпришедшие на ум, не столько Валерьян и его кузина, сколько все враги,когда-либо стоявшие на ее пути, от Эльбека до мессира Бетора, и это им всем онане намеревалась сдаваться!..

Весь ход ее мыслей и вдохновенная отвага столь яснопрочитывались на ее вновь похорошевшем, засветившемся лице, что сконфуженныйПотап Спиридоныч вновь выправился, с облегчением перевел дух и даже громкозахлопал в ладоши, а счастливая Татьяна растроганно прошептала:

– Ничего не бойся, моя неоцененная, и вспомни: разве нетбога, который видит все и внимает молениям сердца чистого и незлобливого?Поручай ему все твои скорби. Он утешитель твой, он даст силы и крепость кснесению всего мерзостного, только верь, и надейся, и люби его. Он любящих егоникогда не оставляет!..

И вновь, как там, в лесной избушке, пророчески зазвенел ееголос, а Елизавета и Потап Спиридоныч невольно вздрогнули, мурашки побежали покоже…

– Не я ли тебе прежде говорила, что все одолеешь? – улыбнуласьТатьяна, глядя на Елизавету с такой любовью, что у той невольные слезынавернулись на глаза. – По-моему и вышло и впредь по-моему станется. Да и ждатьнедолго осталось: вот доживем до октября, родишь, а там… а там и воля твоянастанет!

И, словно очнувшись, сурово обернулась ко всеми забытойАгафье, сидевшей в уголке, ничего не понимавшей, изумленно разиня рот.

– Закрой кадушку-то, чтоб нечистый не нырнул. И гляди мне:сболтнешь кому лишку, я на тебя такую притку[24] напущу, что…

Ей даже не пришлось договаривать. Словно ветер прошумел покомнате, Агафьи и след простыл, только донеслись эхом ее обморочные причитанияда всхлипывания. Право же, для одного дня, вдобавок начавшегося с ночныхпохождений лысой Анны Яковлевны, это было слишком!..

* * *

Легко сказать: доживем до октября. Надо ведь было и впрямьдожить!

Теперь, конечно, стало не в пример легче прежнего. Всякийдень непременно приезжал верховой из Шумилова с гостинцем для графини, будь этодаже всего лишь букет иван-да-марьи, сорванный при дороге: таков был наказПотапа Спиридоныча. И Елизавета понимала, что недооценивала хитромудрости сегодобродушного увальня. Понимая, что муж всяко жену свою застращать может илипринудить ее говорить в его защиту, Шумилов велел своим посыльным не толькографиню расспрашивать, но и слуг, самых надежных, вдобавок тайно, чтоб неозлобить против них графа. Но гонцы шумиловские шли прежде всего к Татьяне,которая так и осталась при Елизавете.

Почетное звание бывшей барыниной нянюшки было, конечно,весомым доводом в ее пользу, только вовсе не это побуждало дворню относиться кней с особым почтением и даже с суеверным трепетом… Разумеется, всенедоумевали, откуда она вдруг взялась, не с неба же свалилась? Вот именно, снеба, уверяла старая Агафья: Татьяна ведь не простая баба, а вещейка[25], изтех, которые обращаются ночью в сорок и залетают в печную трубу. Потому трубынадобно на ночь закрывать; тут, вишь, позабыли, и вот вам, нате-ка!..