Но и не в сем только было дело. Лицо Татьяны, одновременноотталкивающее и прекрасное, производило ошеломляющее впечатление не только надворню. Сама Анна Яковлевна при встречах с Татьяною словно бы язык проглатывалаи норовила поскорее проскользнуть мимо. Прямо скажем: спеси в Аннете здоровопоубавилось, когда, воротясь домой (в роскошных темно-каштановых кудрях, вкоторых только слепец не признал бы Стешкиной бывшей косы), она обнаружиларазительные перемены: покрытый синяками, еле живой от бессильной злобыВалерьян; быстро выздоравливающий Гребешков; ежедневное появление гонцов изШумилова; спокойная, уверенная в себе, словно истинная хозяйка, Елизавета спрежней своей роскошною прическою, от вида которой у Анны Яковлевны оскоминачелюсти сводила; а рядом с нею эта темная, неотступная тень, эта цыганка сочами то как лед, то как огонь, то как удар по лицу, то как незримые оковы, коиневозможно скинуть по своей воле… То есть светская дама Анна Яковлевна бояласьЧерной Татьяны не меньше, чем дворня, и с таким же доверием слушала россказниАгафьи, которая «сама видела», как цыганка лазила на чердак, чтобы закопать подматрицу комок коровьей шерсти, да конской, да хрюшачьей щетины, да кричье[26]перо, чтобы посеять в сем доме раздор… Но поскольку раздору здесь и прежде былочто невыметенного сору, едва ли Татьяна могла особенно преуспеть. Тем более чтотакая чепуха ей и в голову прийти не могла; не до того было. Ведь ей на рукиразом свалились двое тяжелобольных: один – телом, другая – духом; и врачеваниеих поглощало все ее время.

* * *

Елизар Ильич поправлялся быстро. Казалось, он настолькосмущен обрушившимся на него вниманием и заботою, что от неловкости торопилсявыздороветь, дабы избавить других от хлопот.

В том, что Гребешков рано или поздно выправится, у Татьяныуже не было сомнений. Состояние Елизаветы беспокоило ее куда больше! Самапривыкнув (опять же от затянувшегося одиночества) со всех сторон разглядыватьлюбое житейское событие, как бы поворачивая его на ладони, она в то же времяничего хорошего в этом не находила, потому что иной раз вот так начнешь судитьда рядить и до того додумаешься, что сочтешь себя несчастнейшим и никудышнейшимиз смертных, а рядом нету никого, кто бы тебя разубедил. И ее премногоозадачивала прилипшая к Елизавете привычка выворачивать наизнанку всепроисходящее, взваливая при этом на себя основную тяжесть вины за свершившиесябеды как с ней самой, так и с другими. Поведав за несколько вечеров Татьянеисторию своих приключений со времени их расставания, вновь окунувшись в темныйомут былого, Елизавета словно бы захлебнулась воспоминаниями, отравилась ихгоречью да еще добавила к ним горечи новой. Ее ненависть к Валерьяну,перекалившись в купели страдания, постепенно начала выковываться в своюпротивоположность.

Буйствуй он в доме по-прежнему, злодействуй, рассыпай тумакии плети налево и направо, и ее отношение к нему осталось бы прежним. Но ведьЕлизавету так и не осилили его козни, сам Валерьян лежал хворый… Вот иобратилось естественное человеческое сочувствие чуть ли не в раскаяние.Елизавета вдруг уверилась, что, ни в чем не сходствуя с мужем, она отравила дниего и помогла ростку злобы проклюнуться и расцвесть в его душе. Вероятно, ониоба равномерно разрушали семейный очаг еще прежде, чем создали его. Для Татьяныи сия вина казалась смехотворной. Любя всей душой Елизавету, она не желалавыискивать никаких оправданий для Валерьяна; все силы положила на то, чтобыискоренить эти ненужные пагубные раздумья и направить все ее душевные ителесные силы на заботу о будущем дитяти. Но и тут образовалась закавыка:ребенок-то был Валерьяна!

Право же, при всем своем расположении к Потапу СпиридонычуТатьяна порою кляла его кулаки, стараниями коих Валерьян был возведен в рангстрадальца, и, как ни было ей тошно, передавала Агафье и Северьяну, ходившим заграфом, самые действенные средства для его поправления. Теперь во что бы то нистало нужно было поставить его на ноги. Татьяна ничуть не сомневалась, что,едва выздоровев, Валерьян вновь покажет себя во всей красе и раскаяние Елизаветырастает, как снег под солнцем.

Так оно и произошло.

* * *

На имении числилась рекрутская недоимка, и в последнихчислах мая, как раз когда граф начал выходить, в Любавине появилась воинскаякоманда – пусть с некоторым опозданием, но все же пополнить недобор. И тутвышло наружу, что сельский староста в прошлом и позапрошлом году, дабы избавитьмир от недоимки по налогам (или два рубля с тягла, или рекрут), украдкою сдаваллюдей в рекруты, убежденный, что лучше для общей пользы лишиться деревне человека,нежели вдруг отяготить крестьян великою для них суммою. Причем хитрецдействовал так ловко, что даже вел две отчетные записи: одну, истинную, длясебя, а другую, подложную, для показа управляющему и барину. Выходило, что порекрутам в строиловской вотчине – перебор, а не недоимка! Казалось бы, вседолжны остаться довольны, да вот что еще обнаружилось: когда Валерьян позаписным листам рассчитал, кому по весне свадьбы играть, чтобы увеличилоськоличество тягловых, он по неведению наметил в женихи и тех ребят, которыетеперь оказались в нетях – были забриты год, а то и два назад. Мало того, чтоуменьшилось число тягловых! Невесты остались без женихов, а стало быть, графостался без вожделенного права первой ночи.

Что тут началось!..

Воинская команда ушла из Любавина несолоно хлебавши, безрекрутов, ибо граф не мог лишиться еще больших тягловых, женихов… Ну и такдалее. А провинившегося из добрых побуждений старосту подвергли строжайшемунаказанию, приравняв к какому-нибудь рекруту-членовредителю: трижды прогналисквозь строй шпицрутенов (все мужики и парни под страхом подобной же карыисправно махали палками), а через день-два, как оклемается, граф посулилзаковать его в железы и сослать в каторгу пожизненно.

Староста не стал ждать рокового срока, ночью же ударился вбега – старинное, испытанное средство русского человека спасаться отнеудобоносимых общественных и житейских тягот. Поскольку сам он почти не могпередвигаться, его унесли сыновья: четырнадцати и пятнадцати лет; оба волеюграфа были зачислены в женихи.

Казалось, только этого события и не хватало Строилову, чтобыощутить себя полностью выздоровевшим. Он предводительствовал погоней, котораядолго и упорно преследовала беглецов и в конце концов загнала их в болото верстза пятьдесят от Любавина.