– Вы хотите сказать, что этого не делаете, когда менянет с вами?

– Все прикосновения, которые мне дозволены – это толькокогда ты с нами, – сказал Ашер. Его очередь была говорить сердито. Но гневокрасил его голос жаром.

Я все смотрела на Жан-Клода.

– Ты нам не веришь? – спросил он.

– Не то чтобы… – Я попыталась вложить это в слова:– Как ты можешь быть вот так близко к нему и ему отказать?

– Спасибо за такие слова, – сказал Ашер.

– А что бы сделала ты, ma petite, увидев нас в объятияхдруг друга?

– Я… не знаю. Наверное, зависит от того, что тыпонимаешь под «объятиями».

– Секс, ma petite. Секс.

Я открыла рот, закрыла, не зная, что сказать.

– Не знаю.

– Я знаю. Тебя смело бы прочь. Ты бы оставила моюпостель, разрушила бы нашу силу, наш триумвират. Ты бы могла сбежать к нашемустоль консервативному Ричарду, или бы бросила нас обоих. Ты была бы такшокирована, так не готова принять подобные вещи.

– Может быть, но я же не психовала насчет тебя сОгюстином.

– Там ты участвовала. Мы делили его с тобой. Если бы тыувидела нас только вдвоем, восприняла бы по-другому.

– Ну, во-первых, он нам чужой…

– Погоди, – перебил Ашер. – Ты хочешьсказать, что готова делить со мной Жан-Клода?

– Мы и так все друг другом делимся.

Он покачал головой:

– Мы делим тебя, Анита, а друг друга едва ли касаемся.

– Не надо об этом сегодня, Ашер. Я тебя прошу и кактвой друг, и как твой мастер. Когда наши гости уедут, вернемся к этомуобсуждению.

– Даешь слово? – спросил Ашер.

– Даю слово.

Я кивнула.

– Когда не будем сидеть по самую задницу в аллигаторах,и когда у меня будет несколько дней переварить эту новость.

– Для тебя это новость – что я хочу быть еголюбовником? – спросил Ашер.

Я покачала головой:

– Честно говоря, я думала, что вы у меня за спиной каккролики. Знаешь, страусиная политика: «не спрашивай – не скажут». Мне и вголову не приходило, что все ваши прикосновения – только при мне.

– Я думал, что ты в этом увидишь с нашей сторонынечестность, – сказал Жан-Клод.

– С другой женщиной – да, но у меня аппаратура не та. Всмысле, что если мужики с тобой такое будут делать, то у меня просто нужныхчастей нет. Но я думала, что делю тебя не с какими-то мужиками, а с Ашером. Этоже не просто первый попавшийся хмырь с улицы.

– Ты хочешь сказать, что для Ашера ты делаешьисключение из правил?

– Я даже не знаю, есть ли у меня правила, но я не хочуделить тебя ни с кем, не больше, чем ты хочешь меня с кем-нибудь делить. Но япредполагала, что вы с Ашером любовники – в мое отсутствие.

Наконец-то, вот она, правда.

– И почему ты так думала?

Я показала на Ашера:

– Посмотри на него. Посмотри, как он на тебя смотрит.

Ашер засмеялся:

– Ты хочешь сказать, я так прекрасен, что мне никто неможет отказать?

– Именно так, – кивнула я.

Лицо его смягчилось, он встал рядом со мной.

– Анита, ты возвращаешь молодость моему сердцу.

Я взяла его за руку:

– А ты иногда заставляешь меня чувствовать себя простомладенцем.

– Pourquoi?

– Потому что я могу взять в постель вас обоих, нопредполагала, что вы любите друг друга у меня за спиной, чтобы пощадить моичувства. Это мне казалось аккуратным и чистым решением. Мне не надо былоразбираться в своих чувствах насчет того, что вы пара, зато каждый получал, чтоему нужно. А оказалось, что Жан-Клод вел себя очень, очень хорошо, а тычувствовал себя заброшенным.

– Отвергнутым, – поправил он, мрачно глядя наЖан-Клода.

Я взяла его за лицо, повернула к себе.

– Это была моя вина, а не его. Он прав, Ашер. Ты менязнаешь. Я могу не замечать слона в гостиной, пока не вляпаюсь в навоз по самыеуши, но если заставить меня посмотреть на это, пока до ушей еще не дошло, ямогу это плохо принять. Если бы я застала вас вдвоем, я бы сделала из этогоповод сбежать ко всем чертям. Жан-Клод в этом прав.

– А теперь? – спросил он.

– Не знаю. И это действительно правда. Пока я невидела, как Жан-Клод целует Огги, пока не участвовала в этом, я бы точносказала «нет». Не просто «нет», а «нет, черт побери!» – Я опустила глаза, незная, от смущения, от недовольства или просто мне так свойственно. – Но яхочу, чтобы счастливы были все, кого я люблю. Это я знаю. Я хочу, чтобы все мыбыли счастливы и перестали убегать. – Рукой я коснулась своего живота,столь красивого и плоского от упражнений. – Перестали притворяться, что мыкакие-то не такие, как есть на самом деле. – Я взглянула на него. –Никто не спросил, каковы твои чувства насчет ребенка. В смысле, у тебя те жешансы, что у Жан-Клода. В смысле, шансы быть отцом.

Он улыбнулся:

– Я – эгоист и сволочь. Проснулся пьяный от силы изабыл, что с тобой творилось эти несколько часов. Прости.

Я покачала головой:

– Я игнорировала эту проблему куда дольше.

– Я в постели двоих, которых я люблю, и проблемы в этомнет. Мне повезло больше, и я счастливее, чем мог даже мечтать быть снова.

– Но…

Он положил пальцы мне на губы:

– Тише. Ты хочешь спросить, каковы мои чувства насчеттвоей беременности. Ну какие они могут быть, кроме счастья, что будет в нашейжизни маленькая ты или маленький Жан-Клод? Джулианна сожалела, что не подариламне ребенка.

Впервые он назвал ее имя без этой болезненной печали.

Я поцеловала его пальцы и отодвинула руку, чтобы сказать:

– Ты этой беременностью счастлив?

– Не счастлив и не несчастлив, но я очень счастливсейчас быть рядом с тобой. Я горд, что могу назвать себя твоим любовником. Тывоистину хочешь, чтобы мы все были счастливы, Анита. И ты понятия не имеешь,насколько это редко для двоих быть в таких отношениях, когда по-настоящемухотят счастья друг другу, но ты жонглируешь многими сердцами и желаешь счастьядля всех. Редчайший случай – такое желание.

– Как же можно любить кого-то и не желать ему счастья?

Он улыбнулся мне, волосы упали назад. Улыбался он такшироко, что клыки показывал, а это с ним редко бывало. Улыбка столь широкаярастянула на нем шрамы, заставила его вспомнить, какая у него тугая кожа – но неулыбался он из-за действия его улыбки на других, из-за их восприятия. Я помнилаэту улыбку по тем векам, когда еще не была рождена. Эта улыбка была у него дотого, как погибла Джулианна, до того, как избороздили его святой водой впопытке изгнать дьявола. Я улыбнулась ему в ответ, потому что у меня сталолегче на сердце при виде этой улыбки. И я почти была уверена, что этооблегчение – не мое, а Жан-Клода, но ощущалось оно как свое.