– А если ничего с Реквиемом не случится?

– Тогда сила контролируема. Невероятно, неимоверномощная, но управляемая. Такая, которой будут бояться и жаждать наши враги исоюзники, но бояться не слишком сильно, и жаждать не любой ценой. Есть разницамежду оружием, которое можно использовать, и оружием, которое никогда непосмеешь пустить в ход.

– Как ядерные бомбы, – сказала я.

Он кивнул:

– Oui.

Я наморщила лоб:

– Уточни, что значит – «питать ardeur»?

Он то ли хмыкнул, то ли языком прищелкнул.

– Питать, питать, ma petite. Реквием не урод. Питайсяна нем полностью, не пробуя осторожно, не сдерживаясь никак. Кормись, и если онэто выдержит, то сегодня будет балет, а потом прием.

Я оглянулась назад, на Реквиема. Он пытался сохранитьбезразличный вид, но это плохо ему удавалось.

– Давай проверим, правильно ли я поняла: ты хочешь,чтобы я совершила акт любви с другим мужчиной и напитала от него ardeur?

– Да, – ответил Жан-Клод.

Будь здесь Ронни, она бы застрелилась – или меня застрелила.Я не собиралась оставлять Реквиема при себе, это намечалось приключение на однуночь. Но мне не верилось, никогда у меня ни с кем не было секса всего один раз.

– Я не могу заводить еще одного постоянного мужчину,Жан-Клод. Не могу.

– А ты о нем думай, как думаешь о Джейсоне. Как онназывает, что у вас с ним? Дружеский трах?

Я приподняла бровь, потом повернулась к Реквиему:

– Ты слышал?

– Да.

– Ты понимаешь, что означает этот термин?

– Означает твоего друга, с которым иногда бывает секс,но это не отношения. Хотя я это называю ДПК.

– ДПК?

– Друзья По Койке.

– Так красивее, конечно, – согласилась я. –Ладно, тебя устроит быть моим другом по койке?

– Твое сердце тянется к другим, Анита, я это знаю. Моени к кому больше не тянется. Но тут речь не о сердцах, а о плоти икрови. – Он протянул ко мне руку. – Иди ко мне, Анита, прошу тебя.Ради этого шанса быть с тобой я сбросил твои шелковые цепи, не отвергай жеменя.

Может, дело в манере разговора Реквиема – сплошь поэзия давысокие чувства. Я девушка современная, к такому не привыкла. Жан-Клод умелкрасиво говорить, когда хотел, но он у меня возлюбленный всерьез, а вот слышатьтакое от мужчины, который предполагается разовым приключением – это как-то былонеправильно. Вроде как слова не подходили к ситуации. Насчет шелковых цепей –разве можно такое говорить не всерьез? Друзья по траху такого друг другу неговорят ведь? Конечно, мой опыт в этой области был весьма ограниченным, так чтоя могла и ошибаться. Много в чем ошибаться.

Я глядела на Реквиема – и не чувствовала ничего. Он былкрасив, но этого мне никогда не было достаточно. Я была почти счастлива сейчасв своей личной жизни, впервые за долгое время. И не хотелось мне все этоломать, а я уже знала, что каждое новое добавление дает шанс взорвать все кчертям.

Реквием уронил поднятую руку.

– Ты просто меня не хочешь? – спросил он, и голосего звучал куда печальней и потерянней, чем когда он был под моим гипнозом.

Не знаю, что бы я ответила, но меня спасла открывшаясядверь. В нее вплыл Ашер – будто действительно его ноги под золотым атласнымхалатом не совсем касались земли. Волосы рассыпались по плечам, и сверкающаяткань была посрамлена их цветом. Глянув на кровать, Ашер широко улыбнулся:

– Отлично, я вовремя, чтобы посмотреть.

Я глянула на него недружелюбно.

Он пожал плечами и улыбнулся, куда как собой довольный.

– Элинор мне сообщила, что здесь происходит. Когда япроснулся рано, то понял, что если проснулся я, то и Менг Дье тоже.

Тут мы остановились все, обернулись к нему. Римус дажешагнул прочь от стены, будто собрался куда-то бежать.

Ашер махнул ему рукой.

– Она все еще в гробу, хотя хочет выйти. Согласиласьсебя прилично вести.

– Она поклялась меня убить или так изуродовать, чтоАнита меня не захочет, – сказал Реквием.

Ашер подошел к Жан-Клоду, все еще стоящему возле кровати,обнял его сзади, положил голову ему на плечо, подставив свету щеку со шрамами.

– Да, я присутствовал, когда она высказала этуконкретную угрозу. Она тогда посмотрела на меня и добавила: забыла, что Аниталюбит шрамы.

Он попытался ничего не выразить лицом, но не сдержался –гнев мелькнул в бледной синеве глаз, сверкнувших ледяными сапфирами на свету.

Жан-Клод прижал к себе руку Ашера, лежащую у него на груди,прильнул щекой к его волосам и спросил:

– И как же ты уговорил Менг Дье быть разумной?

– Она сказала, что ради такой силы, которую онаощутила, когда вы имели Огюстина, она согласна дальше жить девственницей.Всегда можно найти другого любовника, но сила такого рода – редкость.

Я посмотрела на двух переплетенных мужчин, светлого итемного. В этот момент до меня дошло, что никогда раньше я такого не видела –чтобы Ашер, войдя в комнату, просто подошел к Жан-Клоду и вот так к немуприкоснулся. Никогда не видела, чтобы они обнимались, не говоря о чем другом.Прикосновения у них бывали, но никогда столь откровенные.

Они так делают, когда меня нет? Или еще что-то? А мне этоинтересно? Может быть. Но что именно – что они любовники, или что это у меня заспиной? Без меня?

Жан-Клод высвободился из объятий. Ашер еще секундуподержался, потом убрал руки с выражением досады на лице, но не попытался егоудержать. Просто дал Жан-Клоду подвинуться ближе к кровати, ко мне.

Я хотела сказать: «Вам не надо скрываться», но не была вэтом уверена. Не совсем понимала свои чувства, когда они так друг с другомворкуют. Но мысль, что при мне они стесняются друг друга трогать, тоже мне ненравилась. Вздохнув, я повесила голову. Боже мой, сама себя сконфузила, безчьей-либо помощи.

Кровать шевельнулась. Я подняла глаза и увидела, что Реквиемс нее слезает. Он встал осторожно, видно было, насколько он серьезно ранен, нодержался он прямо, просто с военной выправкой, как большинство старых вампиров.Они происходили из тех времен, когда хорошую осанку в тебя вбивали – иногдабуквально.

– Куда ты? – спросила я.

Он повернулся всем телом, а не одной головой, будто знал,что иначе будет больно.

– Я видел, как ты смотрела на Ашера и Жан-Клода. Ясказал, что ты меня не хочешь, и так оно и есть. У тебя это на лице написано, ив отсутствии реакции на меня тоже проявляется. Ирония судьбы, Анита: столькоженщин меня хотели за эти века, а я их не хотел. Теперь мой черед гореть, когданикто не унимает пламени.