— Люди, на которых он работал?

— Уилл говорил, что от колумбийцев можно всего ожидать.

— Кто такие…

— Колумбийцы? — Эрни цинично усмехнулся. — Колумбийскаямафия. Уилл любил говорить, что они могут убить, даже если ты просто посмотрелна их женщину не так, как нужно, — а иногда, если посмотрел так, как нужно.Может, колумбийцы с ним и расправились. Хотя он вообще не смотрел на их женщин.— Он помолчал и добавил:

— Ну, давай еще по баночке пива, и я отвезу тебя домой. Мнепонравилось, как начался Новый год. Правда, Дэннис.

Его слова прозвучали вполне искренне, но у Эрни не былотаких выражений, как «выпьем по баночке пива». Прежний Эрни так не говорил.

— Мне тоже понравилось, друг.

Я уже не хотел пива, но взял одну банку. Я хотел оттянутьнеизбежный момент встречи с Кристиной. Днем это мне казалось необходимым шагом— самому прочувствовать атмосферу его машины… если там была какая-нибудь особаяатмосфера. Теперь моя идея казалась мне пугающей и безумной. Я чувствовалхрупкость того, что скрывал от Эрни, и больше всего боялся за Ли.

Скажи мне, Кристина, ты умеешь читать мысли?

— Послушай, — проговорил я. — Если ты хочешь, то я могупозвонить отцу. Он еще не спит.

— Не волнуйся, — сказал Эрни, — я могу пройти две мили попрямой линии.

— Я просто подумал…

— Держу пари, ты жалеешь, что не можешь нажимать на педали,как раньше.

— Ты угадал.

— Нет ничего лучше, чем сидеть за баранкой своегоавтомобиля, — сказал Эрни, а затем его левый глаз глумливо подмигнул мне. —Если не считать запаха гнили.

* * *

Эрни выключил телевизор. Я встал на костыли и поковылял вкухню, надеясь на то, что придут Майкл с Региной и наша поездка отложится ещена какое-то время. Меня не покидало воспоминание о том дне, когда Эрни и Лебэйушли в дом, а я решил посидеть за рулем Кристины.

Эрни достал из холодильника еще две банки пива («На дорогу»,— сказал он). Я хотел было заметить, что дорожные патрули не станут слушать егооправданий насчет новогодней ночи и встречи с другом, но потом передумал. Мывышли на улицу.

Она сверкала под светом звезд и огней, не погашенных в доме.

Колумбийская мафия. Эрни сказал, что они расправились сДарнеллом.

— Тебе помочь спуститься по ступенькам? — уставившись наменя, спросил Эрни.

— Не нужно, друг. Я сам справлюсь. Боком навалившись наперила, я осторожно поставил костыли на нижнюю ступеньку и стал переносить наних тяжесть своего тела. Внизу лестница была запорошена снегом, и япоскользнулся. Острая боль пронзила левую ногу, кость которой еще не совсемсрослась. Эрни подхватил меня.

— Спасибо, — сказал я, радуясь возможности говорить дрожащимголосом.

— Не стоит благодарности.

Мы добрались до машины, и Эрни спросил, смогу ли я сесть внее сам. Он выпустил мою руку и обошел Кристину со стороны капота. Я взялся заручку дверцы, и меня охватил смертельный страх. Потому что до того момента я вглубине души все-таки не верил в это. И еще потому, что моя рука вдруг ощутилаприкосновение к чему-то живому. Я будто дотронулся до кожи спящего зверя. И онмог проснуться. И взреветь от ярости.

Зверь?

Хорошо, какой зверь?

Вообще что это было? Обыкновенный автомобиль, которыйнеизвестно как и почему стал опасным, зловонным пристанищем какого-нибудьмогучего демона? Какой-то адский дом на колесах, куда после смерти Лебэявселилась его проклятая душа? Я не знал. Я знал только то, что был подавленужасом и страхом. И я не думаю, что мог бы справиться со своим ужасом.

— Эй, с тобой все в порядке? — спросил Эрни. — Ты самсправишься?

— Справлюсь, — хрипло сказал я и нажал на хромированнуюстальную ручку. Открыв дверцу, я вперед спиной забрался в машину и рукамивтащил в нее свою негнущуюся ногу. Сердце стучало в груди, как пневматическиймолот. Я захлопнул дверцу.

Эрни повернул ключ, и мотор взревел — как будто был неостывшим, а уже разогретым. И на меня обрушился запах, который, казалось,исходил отовсюду: тошнотворный, одуряющий смрад смерти и тления.

* * *

Невозможно описать, как мы добрались до дома, трехмильнаядорога к которому заняла у нас десять или двенадцать минут, если не сказать,что все это было похоже на бегство из сумасшедшего дома. Я знаю, что не могубыть объективным: уже одно воспоминание о той поездке приводит меня всостояние, близкое к помутнению рассудка, — я начинаю чувствовать одновременножар и холод, лихорадочную дрожь и слабость. Я не могу отделить то, что было насамом деле, от того, что стало результатом моих более поздних размышлений; уменя нет четкой границы между субъективным и объективным, между правдой игаллюцинациями ужаснувшегося сознания. Единственная вещь, в которой я могу бытьуверен, заключается в том, что я не был пьян. Это я знаю точно, потому что всеостатки хмеля — если они вообще были после двух банок пива — вышибло из моейголовы, как только машина тронулась с места.

Во-первых, мы возвращались в прошлое.

* * *

Временами Эрни вообще не сидел за рулем: вместо него былзловонный, омерзительно воняющий могилой скелет Лебэя, на котором виселиостатки полуистлевшей трухлявой плоти и редкие лохмотья одежды с позеленевшимипуговицами. Под расползшимся воротником копошились черви. Я слышал какое-тожужжание и сначала подумал о коротком замыкании в одном из приборов на переднейпанели. И только позже начал осознавать, что звук принадлежал мухам, роящимся всгнившем теле. Разумеется, была зима, но…

Временами казалось, что в машине были и другие люди. Однаждыя взглянул в зеркало заднего обзора и увидел за своей спиной женщину с бледнымлицом, смотревшую на меня мутным взглядом жертвы удушья. Ее волосы былипричесаны в стиле 50-х годов. На щеках выступали широкие розовые пятна, и явспомнил, что отравление окисью углерода создает иллюзию жизни и здоровогоцвета кожи.

Взглянув в следующий раз, я заметил на заднем сиденьемаленькую девочку с почерневшим личиком и выпученными глазами. Я зажмурился, акогда вновь открыл глаза, то на ее месте был Бадди Реппертон, рядом с которымсидел Ричи Трелани. Рот, подбородок, шея и рубашка Бадди были перепачканы вкрови. Ричи был похож на обгоревшую головешку но глаза смотрели ясно иосмысленно.

Бадди медленно поднял потемневшую руку. В ней была зажатабутылка «Техасского драйвера».