— Маккендлесс, — сказал он.

— Мистер Маккендлесс, меня зовут Дэннис Гилдер. В августе засчет Легиона хоронили человека по имени и фамилии Ролланд Д. Лебэй…

— Он был вашим другом?

— Нет, просто случайным знакомым, но…

— Тогда я должен вас огорчить, — проговорил Маккендлесстаким голосом, будто в его горле пересыпали кучу гравия. — Лебэй был нечеловеком, а последним сукиным сыном, и Легион не потратил бы даже цента на егопохороны. Он покинул организацию в 1970 году. Если бы он не ушел сам, мы бывышвырнули его. Этот человек был самым законченным ублюдком из всех, чтокогда-либо жили на свете.

— Вы уверены?

— Да, уверен. Он нарывался на ссору по любому поводу и безповода, а ссору заканчивал дракой. С этим сукиным сыном нельзя было ни сыгратьв покер, ни выпить. С ним вообще нельзя было иметь никакого дела. Он был простобешеным ублюдком, простите за резкость. И… мальчик, а кто ты такой?

Я чуть было не ответил, как Эмили Дикинсон:

«Я никто! А ты кто такой?» — но вовремя сдержался и сказаллишь:

— Мой друг купил у Лебэя машину незадолго до…

— Черт. Не тот «плимут» 57-го года?

— Ну, если быть точным, то 58-го…

— Да, да, 57-го или 58-го, красно-белый. Только об этойпроклятой штуковине он и заботился. Обращался с ней, как с любимой женщиной. Тызнаешь, что как раз из-за нее он покинул Легион?

— Нет. — сказал я. — А что случилось?

— Ox, дьявол. Очень старая история, детка. Очень стараядерьмовая история. Извини, если напрягаю твои уши, но всякий раз, когда я думаюоб этом сукином сыне Лебэе, то не могу сдержаться. У меня до сих пор осталисьшрамы на руках. Дядя Сэм отнял у меня три года жизни во время второй мировой, ия не получил на ней ни одного ранения, побывал во всех боях нашей эскадры. Я иеще пятьдесят ребят стояли против целой тучи проклятых япошек на Гвадалканале,и я не получил ни одного шрама. Вокруг меня свистели пули, и у ребят отрывалисьруки и головы, но единственный раз я видел собственную кровь тогда, когдапорезался во время бритья. А затем… — Маккендлесс засмеялся. — Моя женаговорит, что я открываю рот так широко, что однажды упаду в него. Как, тыговорил, тебя зовут?

— Дэннис Гилдер.

— О'кей, Дэннис. Я напряг твои уши, а ты — мои. Что тебенужно?

— Видите ли, мой друг сначала купил эту машину, а потомпочинил ее… я бы сказал, что он сделал из нее настоящую выставочную модель.

— Да, как Лебэй, — сказал Маккендлесс, и у меня сразупересохло во рту. — Он любил эту проклятую машину, могу сказать, простобезумно. Он был готов наплевать на свою жену, но на машину… Ты знаешь, чтослучилось с его женой?

— Да, — сказал я.

— Он довел ее до этого, — угрюмо проговорил Маккендлесс. — Ия думаю, дочь его тоже не волновала… Прости Дэннис, никогда не мог заставитьсебя вовремя заткнуться. Что, ты сказал, тебе нужно?

— Я и мой друг были на похоронах Лебэя, — сказал я, — апосле них представились его брату…

— Совсем другой тип, — прервал меня Маккендлесс. — Школьныйучитель. Из Огайо.

— Верно. Я говорил с ним, и он показался мне вполнепорядочным человеком. Я сказал ему, что темой моей выпускной работы поанглийскому будет Эзра Паунд…

— Эзра — кто?

— Паунд.

— А это еще что за задница? Он тоже был на похоронах Лебэя?

— Нет, сэр. Паунд — это поэт.

— Паунд — это кто?

— Поэт. Он умер.

— Ну-ну. — В голосе Маккендлесса послышалась некотораянедоверчивость.

— Как бы то ни было, Лебэй — Джордж Лебэй — сказал, чтопришлет мне кипу журнальных статей об Эзре Паунде, если они мне понадобятся. Нуи выяснилось, что я мог бы использовать их, но у меня вылетел из головы егоадрес. Может быть, вы мне поможете найти его?

— Конечно, он должен быть в архиве; мы храним адресародственников военнослужащих. Ненавижу этот дерьмовый архив, но моя службазаканчивается в июле. Давай мне свой адрес, Дэннис, и мы вышлем тебе карточку синформацией.

Я назвал свой адрес и телефон и извинился за то, что отвлекего от работы.

— Забудь об этом, парень, — сказал он. — Все равно у нассейчас перерыв на этот поганый кофе.

На мгновение мне стало интересно, каким чудом он держался всамом фешенебельном здании Либертивилла, где располагалась штаб-квартираЛегиона. Я вообразил его показывающим дом какой-нибудь очаровательной леди:«Вот тут, мэм, чертовски замечательный диванчик, а вон там вы видите проклятыйящик с экраном, который нам не напрягал уши, когда мы торчали на сраном Гвадалканалеи япошки лезли на нас, как из задницы, потому что вокруг свистели пули и уребят отрывались руки и головы».

Я усмехнулся, но его следующие слова заставили менянасторожиться.

* * *

— Пару раз я ездил в этой машине Лебэя. Мне она всегда ненравилась. И я бы не сел в нее после того, как его жена… ну, ты знаешь.

— Понимаю, — сказал я, и мне показалось, что мой голосдонесся откуда-то издалека. — Послушайте, а что он сделал, когда покинулЛегион? Вы говорили, это было связано с машиной?

Он засмеялся:

— Но тебя ведь не очень волнует эта старая история, да?

— Нет, она как раз интересует меня. Я же говорил, машинукупил мой друг.

— Ну хорошо, я расскажу. В общем-то вышло все дерьмово. Мысами в нее влезли, когда решили подшутить над ним. Но ведь у нас никтопо-настоящему не любил его. Для нас он был чужим, посторонним…

«Как Эрни», — подумал я.

—..и мы порядком выпили, — продолжал Маккендлесс. — Как раззаканчивалась вечеринка, и Лебэй корчил из себя еще большую задницу, чемобычно. Мы сидели в баре и видели, что он собирается домой. А когда Лебэйуходил, то всегда делал это так: прыгал в свой «плимут», давал задний ход, апотом сразу пускал его в карьер. Эта штука вылетала со стоянки, как ракета, —назад неслись целые кучи гравия. И вот Сонни Беллерман предложил немногопроучить его, а заодно самим порезвиться. Мы встали за углом дома, так чтобы онне заметил нас, когда будет садиться в машину. Он всегда называл ее каким-тоженским именем, как если бы женился на этой поганой штуковине.

Он вышел минут десять спустя, пьяный, как свинья, и Соннисказал: «Ребята, тихо! Будьте готовы».