— Да, — сказал я. А потом — клянусь Богом, у меня вырвалосьсамо собой — добавил:

— Как в офицерском клубе.

— Да, верно! — со смехом ответил Эрни. — Правильно. Довстречи, Дэннис.

— Правильно, — автоматически повторил я. — До встречи.

Я положил трубку, посмотрел на телефон, и неожиданно менязатрясло от дрожи. Никогда в жизни мне не было так страшно, как тогда. Позже язадавал себе вопрос: не мог ли Эрни пропустить мимо ушей мою реплику обофицерском клубе? — но в тот момент у меня не было сомнений: Лебэй вселился вЭрни. Мертвый или нет, Лебэй вселился в него.

И Лебэй вытеснил Эрни.

* * *

Отец подвез меня к дому Каннингеймов и помог дойти до двери— мои костыли не были предназначены для передвижения по обледеневшей изаметенной снегом дорожке.

Машин, принадлежащих Майклу и Регине, не было видно, ноКристина стояла возле гаража, покрытая тонким слоем сверкавшей на солнцеизморози. Бросив на нее взгляд, я почувствовал какой-то тупой страх. Мне нехотелось возвращаться домой на ней — ни сегодня, ни когда-либо еще. Я бы срадостью сел за руль моего совсем обыкновенного, наспех отштампованного«Дастера».

Дверь открыл Эрни. Он даже не был похож на себя. Его плечиссутулились; движения были замедленны. Я сказал себе, что нахожусь под властьюсвоих подозрений, и, конечно, понимал, что порядком накрутил себя перед нашейвстречей… и все же я знал, что это было так.

Он был одет во фланелевую сорочку и в джинсы.

— Дэннис! — проговорил он. — Здорово, парень!

— Привет, Эрни, — сказал я.

— Здравствуйте, мистер Гилдер.

— Хеллоу, Эрни. — В знак приветствия мой отец поднял руку. —Как твои дела?

— В общем-то не очень. Но скоро все переменится. Новый год,новые силы, старое дерьмо уходит, так ведь?

— Пожалуй, — несколько ошеломленно произнес мой отец. —Дэннис, ты уверен, что мне не нужно заезжать за тобой?

В ту минуту я больше всего на свете хотел бы вернуться домойна машине отца, но на меня внимательно смотрел улыбающийся Эрни.

— Нет, Эрни отвезет меня… если его развалюха тронется сместа.

— Ой, поосторожнее, Дэннис, — сказал Эрни. — Она у менядевочка чувствительная.

— Чувствительная девочка, говоришь?

— Да, чувствительная, — улыбаясь, ответил Эрни.

Я повернул голову и воскликнул:

— Прости меня, Кристина!

— Так-то лучше.

Наступило молчание. Отец и я поедали глазами невысокуюлестницу, которая вела на кухню. Затем отец проговорил:

— О'кей, ладно. Только не пейте слишком много, ребята. Эрни,позвони мне, если почувствуешь, что тебе лучше не садиться за руль.

Он пошел к машине. Я смотрел ему вслед и чувствовал, каккостыли все сильнее врезаются мне в подмышки. Когда он сел в машину и вырулилна дорогу, мне стало немного легче.

* * *

Я отряхнул снег с костылей и проковылял на кухнюКаннингеймов. Ее пол был покрыт гладким пластиком.

— Ты ловко управляешься со своими штуковинами, — проговорилЭрни, наблюдавший за моими осторожными движениями. Затем он достал из карманасигару, откусил один из кончиков и закурил.

— Поскорей бы забыть это искусство, — сказал я. — Когда тыначал курить сигары?

— Когда работал у Дарнелла, — ответил он. — Я не курю вприсутствии моей матери. От табачного дыма она впадает в истерику.

Он обращался с сигарой не как подросток, а как курильщик сдвадцатилетним стажем.

— Сейчас пожарю кукурузные хлопья, — добавил он. — Ты как,не откажешься?

— Конечно, нет. У тебя есть пиво?

— Три упаковки в холодильнике и еще две в комнате.

— Великолепно. — Я с вытянутой левой ногой осторожно уселсяза кухонный стол. — А где твои родители?

— Пошли на новогоднюю вечеринку к Фассенбахам. Когда тебеснимут гипс?

— В лучшем случае — в конце января. Он вылил в глубокуюсковороду чуть ли не полбутылки оливкового масла и поставил сковороду на плиту.Затем пошел к холодильнику. Достал упаковку с шестью банками пива, две изкоторых открыл, и одну протянул мне. Я взял. Он взял свою.

— Тост, — сказал Эрни. — Чтобы в 1979 году сдохли всеговнюки на свете.

Я медленно поставил банку:

— Эрни, я не стану пить за это.

В его серых глазах сверкнули маленькие искорки злобы.Вспыхнули — и тут же погасли.

— Ну, за что же ты станешь пить?

— Может, за колледж?

Он молча посмотрел на меня, и я понял, что он вовсе не был вхорошем настроении, как мне показалось сначала.

— Так и знал, что она задурила тебе мозги. Моя мать — этоженщина, которая сделает любую пакость, чтобы добиться своего. Ты же знаешь,Дэннис. Она самому дьяволу поцелует задницу, если ей будет нужно.

Я отодвинул банку от себя.

— Ну, она не целовала мою задницу. Просто сказала, что ты неготовишься к поступлению и что она волнуется за тебя.

— Это мое дело, — сказал Эрни. Его губы скривились, лицостало неописуемо уродливым. — Я буду делать то, что хочу.

— А поступать в колледж ты не хочешь, да?

— Нет, я поступлю. Но только в свое время. Так и скажи ей,если она спросит. В свое время. Не в этом году. Если она думает, что ясобираюсь летом поступать в университет и там она будет ходить за мной попятам, то она выжила из ума.

— Что же ты собираешься делать?

— Уехать отсюда, — сказал он. — Сяду в Кристину и уберусь изэтого паршивого городка. Тебе ясно?

Он повысил голос, а я почувствовал, что на меня накатываетновая волна ужаса. Я был беспомощен перед этим человеческим страхом и тольконадеялся, что он не проступал на моем лице. Потому что теперь это был не простоголос Лебэя; теперь это было даже лицо Лебэя, выпиравшее из-под маски, котораяеще не успела затвердеть на покойнике.

— Здесь слишком много дерьма, и я думаю, что этот проклятыйДженкинс все еще следит за мной, хотя ему следовало бы почаще оглядыватьсяназад…