Господин Меркатор вытаскивал тяжелый в кожаном переплетегроссбух и записывал в него русскую строчку. Обожаю все русское! И это вовсе непотому, что имею одну шестьдесят четвертую часть русской крови, как нашпоследний Государь, а просто потому, что мы здесь, на Острове, все, и дажетатары, каким-то образом причисляем себя к русской культуре. Вы знаете, нашаверхушка, врэвакуанты, были всегда очень тактичны по отношению к национальнымгруппам, а такие, как я, средиземноморские типы, любят терпимость,толерантность, определенную грацию в национальных отношениях. Возьмите меня:кузен – влиятельный адвокат в Венеции, тетя – владелица чайной компании вТель-Авиве, есть Меркаторы и на Мальте, и в Сардинии, в Марселе, Барселоне…Homo mideo terrano – это человек мира, господин Кузенко.

– О-хо-хо, господин Меркатор…

– Почему вы вздыхаете, Марлен Михайлович? Не угодно лирюмку «Бенедиктина»? Кстати, это самый настоящий «Бенедиктин», я получаю егопрямо из монастыря, и мои покупатели это знают. Продолжаю о врэвакуантах, месьеКузенко! Вот кто может принести огромную пользу великому Советскому Союзу!Поверьте мне, это сливки русской нации – верх интеллигентности, благородства,таланта. Конечно, они были когда-то реакционерами и дрались против великихвождей Троцкого и Ленина, но ведь когда это было, месье Кузенко? В незапамятныевремена! Конечно, и сейчас там есть разные течения, не все такие прогрессивные,как наш замечательный Андрей, но ведь великий Советский Союз в наше время сталтак могуч, что может позволить себе некоторые дискуссии среди своих граждан, нетак ли?

– О-хо-хо, – господин Меркатор, – вздыхалвконец расстроенный болтовней лавочника Марлен Михайлович. – Вы хотя быпонимаете, что у нас социализм, что если мы объединимся, вы перестанете владетьсвоим прекрасным магазином?

– Яки! – радостно сияя, восклицал господинМеркатор. – Так я буду здесь менеджером, социалистическим директором, да?!Ведь не откажется же великий Советский Союз от моего опыта, от моихсредиземноморских связей!

– Допустим, – уныло говорил МарленМихайлович. – Однако у вас не будет здесь ни английского чая, ниитальянского прошютто, ни французских сыров, ни американских сигарет, нишотландского виски, ни плодов киви, ни…

– Ха-ха-ха, – хохотал господин Меркатор. –Отмечаю у вас, Марлен Михайлович, склонность к черному юмору. Ха-ха-ха, это мненравится!

– О-хо-хо, господин Меркатор, доверительно вам говорю,что в вашем магазине многого не будет, увы, должен вас огорчить, вы не сможетепри социализме похвастаться полным комплектом товаров, мне очень жаль, но вампридется кое-что прятать под прилавком, у вас тут будут очереди и дурной запах,простите меня, господин Меркатор, но не хотите ли вы в свою красивую книгузаписать еще одно изречение? Уинстон Черчилль: «Капитализм – это неравноераспределение блаженства, социализм – это равное распределение убожества».

– Браво! Какое счастье все-таки беседовать собразованными людьми! Марлен Михайлович, мы, торговые люди Крыма, постараемсяпревратить социалистическое убожество, по словам Черчилля, в социалистическоеблаженство. Ведь это не трудно, в самом деле. Главное – энергия, главноеинициатива. Равномерное же распределение благ – это, согласитесь, «сутьчеловеческой цивилизации. Не этому ли учил нас Иисус?

– Правильно, Иисус учил нас этому, но мы пока оказалисьплохими учениками, а жизнь даже в формулу реакционера Черчилля вноситкоррективы. Запишите, господин Меркатор, некоторую модификацию: «Социализм –это неравное распределение убожества».

– А это чье, месье Кузенко?

– Простите, мне нужно идти. Очень признателен забеседу. Господин Меркатор провожал своего почетного гостя до дверей и дажевыходил за порог, чтобы ею видели вместе со столь важной птицей, с «крупнымсоветским товарищем», соседи и конкуренты по торговой Синопской улице. Молодыеподручные «яки» Хасан и Альберт выносили покупки Кузенкова и укладывали вмашину, сильно подержанный «пежо». Сами они раскатывали на шикарных «литерах»,но восхищались скромностью могущественного «товарища» и относили ее к общейскромности великого Советского Союза.

Господин Меркатор не раз намекал Кузенкову, что был бысчастлив принять его у себя дома, в городской квартире или на «ля даче» вКарачели, все будут просто счастливы, и жена, и дети, однако Марлен Михайловичвсякий раз мягко отклонял эти намеки, и Меркатор сразу показывал, что понимаетотказ и даже как бы извиняется за свое нахальство: залетел, мол, высоко, не почину. Однажды Марлен Михайлович рассердился и высказался напрямик: господинМеркатор, боюсь, что вы меня неверно понимаете. Я не могу посетить ваш дом идачу в Карачели вовсе не из-за чванства, а из-за слежки. За мной постояннонаблюдают, и всякий новый мой контакт может вызвать непредвиденные осложнения.

Господин Меркатор ужасно возмутился. Неужели осваговцы имеютнаглость следить за таким человеком, как месье Кузенко? Он немедленно напишетписьмо в «Курьер», он их выведет на чистую воду! Ах, господин Меркатор, опятьвы не совсем верно оцениваете ситуацию. Осваговцы ваши ничуть меня не волнуют.Меня волнуют наши же товарищи, мои коллеги. Они могут написать на меня донос. Ксожалению, довольно распространенное явление в нашей среде – заявления,докладные, «сигналы», доносительство, увы, наследие сталинизма. ГосподинМеркатор был чрезвычайно удручен словами Марлена Михайловича, остался в мрачнойзадумчивости, но при очередной встрече с Марленом Михайловичем снова сиял. Онмного думал над этой ситуацией так называемого «доносительства» и понял, что воснове своей она идет от великого чувства общности, чувства единой семьи, отмассовой тяги к совершенству, от чувства некой общей «матери», которой можно ипожаловаться на брата, вот именно от того, чего не хватает островитянам, да ивсем людям раздробленного Западного мира. Да-да, господин Меркатор, печальносказал Кузенков, вы правильно рассудили, этого чувства не хватает людямзападного мира.