Они неизлечимы, думал он, посещая митинги, читаяпредвыборные плакаты, сидя у телевизора, изучая газеты, беседуя с людьми наприемах в посольствах, в салонах аристократии, на вернисажах, выставках ибесконечных соревнованиях. С каждым днем обстановка на Острове все болеевыходила из-под власти привычных старорусских институтов. Депутаты чуть ли невсех партий, даже и монархисты, начинали свои выступления с клятв верностиСОСу. Отказ от Идеи Общей Судьбы практически лишал каких-либо шансов на победув выборах. Одни лишь экстремистские группки, которые и не рассчитывали на местав Думе, позволяли себе атаковать лучниковскую братию. «Яки-национализм» оченьбыстро вымирал, представал перед избирателями все более несерьезным ибезобидным молодежным клубом. Между тем Москва бесконечными шифровкамизапрашивала Марлена Михайловича, держит ли он руку на пульсе событий,регулирует ли оный пульс, направляет ли события в должное русло? В какое русло,ломал он себе голову, куда мне направлять эти события? С какими группировкамивести переговоры и к чему их толкать, если все и так пышут бурной любовью квеликому СССР? Революционная теория и практика, отвечала Москва, подсказываетнам, что в сложных ситуациях следует всегда опираться на рабочий класс как напередовой отряд пролетариата. Вам нужно найти подходящую причину для посещенияАрабатской индустриальной зоны, вступить в контакты с лидерами профсоюзов, сдеятелями местной социал-демократии. Остерегайтесь партии, именующей себя«коммунисты-нефтяники». Оперативные сводки сообщают, что у них есть прямойвыход на Белград. Представьте в ЦК обстоятельный доклад о ситуации инастроениях в Арабатской зоне.

Что же это за вздор, тоскливо думал Марлен Михайлович.Какого черта им далась эта индустриальная зона? Неужели они не понимают, какуюмалую роль играет в политической жизни Крыма так называемый рабочий класс, этинесусветные богачи, дующие пиво и жующие кровавые бифштексы толщиной в руку.Кроме того, там, на Арабате, вообще 60 процентов населения – иностранныерабочие: турки, греки и арабы. Крымчанам самим не очень-то нравится пачкатьруки в нефти. Как можно столь рьяно держаться за дряхлые догмы, да еще иподгонять под эти догмы невероятные исторические события? Как можно неразвивать марксизм?

Марлен Михайлович стал уже пугаться своих мыслей. Ведькогда-то, еще несколько лет назад, он и сам смотрел на Арабат как на цитадельклассового сознания, как на могучий эшелон классового движения. Иногда онпросыпался в ночи, вставал, курил, смотрел на пустынный бульвар, за голымиветками которого светились кое-где витрины магазинов и огоньки недреманныхартистических клубов, и думал о том, что, быть может, в этот момент, в этой зимнейкрымской ночи он, коммунист Марлен Михайлович Кузенков – самый реакционныйчеловек в стране, что, может быть, никто так страстно, как он, не противостоитв душе слиянию этой малой страны с великой метрополией.

Он думал об этом Острове, странным образом поместившемсячуть ли не в центре небольшого Черного моря. Какие тектонические силыпровидения отделили его от материка и для чего? Уж не для того ли, чтобы задатьнашему поколению русских нынешнюю мучительную задачу? Он думал о Чонгарскомпроливе и вспоминал День Лейтенанта Бейли-Лэнда, 20 января 1920 года, один изсамых засекреченных для советского народа исторических дней, день ужасающегопоражения победоносной пролетарской армии, когда против всей лавиныреволюционных масс встал один-единственный мальчишка, англичанин, прыщавый идурашливый. Встал и победил. До сего времени никто в Советском Союзе, заисключением Марлена Михайловича да еще нескольких специалистов, не имеет правазнать, а тем более упоминать об этом дне. Никто не знает, а уж тем более неупоминает, разве что жалкая кучка нравственных уродов, отщепенцев, каких-нибудьдвух-трех миллиончиков так называемой критически мыслящей интеллигенции, тоесть неполноценных граждан.

Марлен Михайлович был допущен к секретным архивам двадцатьлет назад, уже в хрущевское время, когда сформировался нынешний секторВосточного Средиземноморья. Он вспоминал сейчас свое первое ошеломление и дажене от самого факта разгрома ударного Южного фланга Красной Армии, а от того,что качнулись устои веры, то есть теории – «роль личности в истории»повернулась вдруг к нему неприглядным, не-марксистским боком, исказила гармониювнутреннего мира молодого ученого. Впоследствии он то и дело вновь и вновьуходил в эти секретнейшие архивы, какая-то странная тяга влекла его ко ДнюЛейтенанта Бейли-Лэнда. Ему даже стало казаться, что он был свидетелем этогодня, случившегося за девять лет до его рождения.

Двадцатое января. Тридцать градусов мороза. Сорокамильноегорло Чонгарского пролива сковано крепчайшим льдом, по которому могут двигатьсямноготысячные колонны с артиллерией. Все соответствовало в этот день логикеклассовой борьбы: полностью деморализованная и дезорганизованнаяДобровольческая армия в панике грузилась на дряхлые пароходы в портахСевастополя, Ялты, Феодосии, Керчи, Евпатории; последние боеспособные части,вроде мамонтовцев, марковцев и дроздовцев дрались с налетевшими из горныхущелий татарскими сабельными отрядами; казачьи полки разложены большевистскимиагитаторами; полностью «упропагандированы» экипажи мощной английской эскадры,призванной охранять северное побережье. Проявляя классовую солидарность сроссийским пролетариатом, английские моряки и морские пехотинцы покинули своикорабли, вмерзшие в лед у пирсов и на рейде Альма-Тархана, и митинговали подкрасными флагами на набережных и на базарной площади среди торговых рядов,мазанок и минаретов этого пронизанного ледяным ветром северокрымского города. Вполком соответствии с логикой классовой борьбы впервые за столетия замерзЧонгарский сорокамильный пролив, и уже в полнейшем соответствии с логикойклассовой борьбы под сверкающим морозным солнцем по сверкающему льду спокойнодвигались к Острову армии Фрунзе и Миронова. Было, правда, немного скользко,копыта коней слегка разъезжались, однако флаги реяли в выцветшем от морозанебе, оркестры играли «Это есть наш последний и решительный бой» икрасноармейцы весело матюкались, не наблюдая никаких признаков сопротивления состороны последнего прибежища классового врага.