что ты забыл самое важное и вот сейчас, сию же минуту, за это поплатишься (из особых стекол он знал, что такое ощущение вызывается большим скоплением в одном месте переодетых для неузнаваемости людей) не оставляло его все время прогулки, и это мешало расслабиться, то есть сделать то, чего и добивался Дон, так опрометчиво покидая магистрат. Дон понимал, зачем он надевает «тебяникто», но совершенно не понимал, зачем его надевают другие.

Шло к вечеру. Жара перестала давить. На быстро темнеющем небе начали появляться первые рекламы, шифрованные записочки; обезличенный предсказатель, который по непонятной причине всегда безумно раздражал Дона, сегодня размашисто написал золотыми буквами: «Бойся мордовских ид!» Дон не знал, что такое иды. Насчет «мордовских» у него было сомнение – вроде бы где-то слышал такое слово. Он подозревал – да что там! – просто уверен был, что в роли анонима выступал моторола – щеголеватый, заносчивый, невероятно артистичный подонок.

Он не мог не думать о Джосике. Он просто заставлял себя не думать о ней, но ничего из этого не получалось. Он даже сам удивлялся, почему это он… Глупость какая-то! Тем более в такой момент.

Под вопль Фальцетти он шел по улице Кантаверда, давно по ней не гулял. По Кантаверде они, бывало, прохаживались с Джосикой под руку, мололи разную чепуху, но почему-то эта улица – совершенно непонятно почему – связывалась у Дона с беспросветным одиночеством. «Может быть, – подумал Дон, – я просто забыл о какой-нибудь детской обиде, связанной с Кантавердой?»

Те же дома, те же крытые коричневой травой тротуары. Та же старая, если не старинная, рекламная пушка, к которой они в детстве подобрали ключик и развлекались, отправляя на небо скабрезные стишки и картинки. Между прочим, Дон подобрал ключ, именно Дон – возможно, это был его первый интеллекторный взлом. Хотя, конечно, никакого интеллектора в пушке не было. Простейшее логическое устройство с паролем.

Мимо пушки, смеясь, прогрохотали ботинищами четыре камрада, они синхронно покосились на Дона, видимо, уловив доносящийся из его ладони вопль Психа, их непосредственного начальника.

Сейчас Дон, зараженный одиночеством Кантаверды, ответил бы даже приставуну – он совсем не прочь был бы поболтать с кем угодно, пусть хоть с этими самыми камрадами, чей смех сразу стал неестественным, но говорить с Фальцетти ему совсем не хотелось.

Сейчас разговор с Фальцетти никак в планы Дона не входил. Щеголяя знанием древностей, Теодор Глясс называл его подобные эскапады корундальрашидовством, а Дон никак не мог перебороть себя и спросить, что значит это странное слово. Сейчас, когда он занимался именно вот этим самым «корундальрашидовством», ему даже приятно было, что раскрасневшееся лицо бывшего учителя умещается на ладони, так что на него можно смотреть сверху и с чувством превосходства. Точнее, это был экран размером с ладонь, а само лицо было совсем уже крохотным – сантиметр на сантиметр, едва ли больше. Мелкое и злорадное удовольствие, усугубленное тем, что осознаешь, что оно мелкое и злорадное, однако идешь на это и оттого счастлив.

Сейчас крохотное лицо Фальцетти, обычно желтоватое, пылало огнем. Он только что не визжал:

– Ты совсем с ума сошел! Зачем тебе этот идиотский запрос? Ты что, не понимаешь, что теперь сделает с тобой моторола? Это самая невероятная глупость, на которую только могли сподобиться ты и твое чертово Братство! Разве твои недоумки и эти наспех приготовленные кус-с-с-с-стар-р-р-рные интеллекторы смогут заменить моторолу, да еще в такой критико-трагический момент для планеты?! Отзови немедленно, ты что, слушай!

Дон грустно усмехнулся. Ну, конечно, он уже знал – не то что догадывался, именно знал, – что Фальцетти со своими камрадами давно его предал. Ну, конечно. И никаких заблуждений в отношении учителя он не питал – уверен был, что тот сдаст его при первом удобном случае. И все-таки как-то не по себе было. Мрачно, тошнотно и ужасно противно.

Можно ли простить предательство? Все говорят, что нельзя. Это самый простой из вопросов, на него есть только один ответ. Правда, все это справедливо только в том случае, если за первым, очевидным по ответу вопросом не следует второй: «А что делать, если никого, кроме предателей, в наличии не обнаруживается?» Или так: «Что делать, если тебе не хочется не прощать предателя?» – правда, этот вопрос попроще.

– Быстро ты узнал, – сказал Дон самым подозрительным тоном, на какой только был способен.

Фальцетти не смешался ни на секунду.

– Твоя подозрительность, – особенно упирая на злобность тона, завизжал Фальцетти, – в высшей степени подозрительна!

Дон огляделся по сторонам и хихикнул. Проходящая мимо девушка в коричневом мужском блузоне и с голыми ногами озорно стрельнула глазами в его сторону. «О боже», – подумал Дон. Фальцетти меж тем визжал:

– Ты знаешь, черт побери, как я тебя люблю, как я на самом деле желаю тебе добра, ты, проклятый ублюдок, не можешь этого не знать, кол тебе в задницу! Ты не можешь просто так взять и подвергнуть город еще одному ужасу! Ты не понимаешь, что делаешь! Отзови поручение!

«Он единственный в этом мире, кто ничего не унаследовал от меня», – вдруг подумалось Дону.

– Ничего не выйдет, Джакомо!

– Я тебя умоляю, сволочь ты последняя, на колени перед тобой падаю, дай мне хотя бы шанс уговорить тебя, я все улажу! Через мемо я черта с два смогу показать тебе пропасть, в которую ты…

– Я не отзову поручение, даже и не…

– Ты слушать умеешь кого-нибудь, кроме себя? Я уже понял, что ты идиот, причем идиот упрямый, я уже не о том прошу, чтобы ты поручение отозвал, я просто о разговоре прошу, лицом к лицу! Все-таки я тебя когда-то учил, и, помню, разумным доводам ты не сильно сопротивлялся.

Дон прекрасно знал, как моторола ответит на послание магистрата (у него просто не было вариантов), знал и то, как реагировать на ответ. Дон не знал только одного – что о его планах моторола и Фальцетти досконально осведомлены. Дон не обращал никакого внимания на то, что в визгах бывшего учителя ему чудилась фальшивая нотка – в конце концов, Фальцетти был фальшив всегда, даже в часы высшей искренности.

– Выбери место для встречи!

Крохотность физиономии Фальцетти на мемо Дона скрыла страстное выжидающее выражение – поймаешься или нет? Фальцетти знал наверняка, что Дон не откажется, – уж настолько-то он его понимал, – но даже доскональное знание не избавляет от неуверенности.

– Хорошо, – сказал Дон. – Я встречусь с тобой, но только после того, как моторола ответит на поручение.

Фальцетти крякнул досадливо и с экрана мемо исчез.

– Ф-ф-фу-у-у!

Дон облегченно потряс головой,