призвук – то ли сипящий, то ли хрипящий. С удивлением Савьо понял, что это было его собственное дыхание. Каждый вдох отдавался болью где-то около сердца, которая тем не менее становилась всё более и более терпимой, по мере того, как нарастало плывущее в воздухе бормотание.

А потом с груди подняли тяжесть, гнетущую его всё это время, и юноша вдохнул свободно. Сжимающая его ладонь рука дрогнула, и хватка ослабла, унося с собой благодатный воздух и лёгкость. С отчаянием ловя ускользающее прекрасное чувство, Савьо рванулся к свету, попытался открыть глаза. И не смог.

Обдающий его жар на мгновение стал слабее, и незнакомый надтреснутый голос заговорил:

– Малыш, не сдавайся, дай мне ещё немного времени.

В следующие мгновения ничего не происходило, и Савьо тщетно пытался снова нащупать ту путеводную нить, что привела его назад, на поверхность, судорожно сжимая неподвижную руку.

– Саламандр, ради всех богов, сделайте что-нибудь.

Смутно знакомый женский голос – бесконечно печальный и столь же бесконечно мудрый – возразил:

– Остановись, Вларика. Он и так достаточно отдал. Неразумно жертвовать молодым парнем впустую, даже ради столь важного для судьбы человека.

– Мы уже обсудили это. Это был выбор самого Айзека. Он вправе решать за себя сам.

– Саламандр, вы как магистр вправе изменить… – снова попытался голос.

– Я уважаю решение Айзека, – нехотя произнёс Саламандр. – Хотя и не согласен с ним.

В комнате произошло какое-то движение, а потом магистр заговорил:

– Айзек, слышишь меня? Я знаю, ты хотел этого, хотел спасти друга, раненного подлым Уником. Помнишь, как всё это случилось – там, на пристани? Как Уник хотел содрать с тебя кожу заживо, как он безжалостно всадил кинжал в Савьо? А сколько боли и страданий причинили они с Дьюхазом вам до того, пока вы были их покорными рабами? Помнишь, как они мучили, избивали, унижали вас? Помнишь свой ошейник и хлыст Уника? Или полную холодной воды яму и бессонные ночи, когда они пытались сломать тебя? Помнишь, Пёс?

Савьо почувствовал, что его ладонь сжали с новой силой, и в него хлынул поток безудержной энергии, перемешанной с воспоминаниями. Чужая ненависть и ярость бушевали в нём, текли вместо крови по венам. Прикосновение к груди стало невыносимо горячим, но для юноши оно было благословением, ибо с каждым вдохом уносило боль и мрак, окружавшие его так долго. Незнакомый голос снова принялся нараспев произносить неведомые слова.

Вскоре дыхание Савьо выровнялось, и чернота отступила. Юноша открыл глаза и увидел мельтешение тёмных и светлых пятен вокруг. Постепенно силуэты обрели чёткость, и писарь различил сидевшую на его кровати рыжеволосую женщину. Она строго глянула на юношу.

– Не вздумай шевелиться.

Савьо окинул взглядом комнату: хмурого Саламандра, печальную старуху-предсказательницу с рынка. И, наконец, он увидел Айзека. Парень сидел в кресле у кровати писаря. Одну его руку, испещрённую сеточкой вспухших вен, сжимала незнакомка, а вторая покоилась в ладони Савьо. Айзек был не просто бледным, его кожа приобрела землистый оттенок, даже чёрные глаза, казалось, выцвели, подернувшись мутной пеленой.

– Живой… – выдохнул Пёс, опустив веки.

И тут же живительный поток сил, вернувший Савьо к жизни, стал значительно слабее. Женщина обратила задумчивый взгляд на Айзека.

– Да, похоже, ты и вправду на редкость вынослив, малыш.

И тут писарь всё понял. Осознал, что незнакомка медленно убивает его друга, забирая остатки сил для исцеления.

– Не надо… – прошептал Савьо.

Женщина резко обернулась к нему, колючие синие глаза сверкнули раздражением.

– Не мешай мне. Слушай и запоминай: пока я не разрешу, ты не посмеешь и пальцем шевельнуть.

Савьо хотел оттолкнуть её руку, но с ужасом обнаружил, что не может двинуться – он так просто повиновался внушению! А ведьма тем временем возобновила своё бормотание.

Писарь скосил глаза и увидел, что Айзек безвольно уронил голову на грудь, а его дыхание становится всё более рваным. Савьо попытался высвободить ладонь из сжимавшей её руки, но приказ ведьмы мешал юноше шевелиться, а Пёс, несмотря ни на что, держал крепко.

– Нет, вы не понимаете! Это убьёт его. Я могу дальше сам. – Савьо собрал все силы, стряхнул с себя оцепенение и выдернул ладонь из пальцев Айзека. Рука Пса соскользнула с кровати и безвольно повисла. Что-то глухо стукнуло об пол. – Я не позволю убить его.

Женщина зло скрипнула зубами и встала с кровати.

– Ну что ж… Лечись дальше сам, раз не желаешь меня слушаться.

И тут же невероятная волна усталости накатилась на Савьо, а сердце сжали тиски такой боли, что потемнело в глазах. Писарь пытался вдохнуть и не мог.

Незнакомка бросила на задыхающегося юношу враждебный взгляд.

– А я предупреждала, что ты ещё не готов.

– Я не… буду… убивать… Айзека, – пролепетал Савьо, силясь протолкнуть в лёгкие воздух – его словно душили невидимые, но очень сильные руки.

Ведьма нахмурилась и, нагнувшись, подобрала что-то с пола.

– Возьми. – Она протянула Савьо измазанную кровью чёрную бусину. – Она связана с твоим другом.

Писарь послушно сжал в руке тёплую, слабо пульсирующую живой энергией деревяшку.

– Это всё, что я могу сделать для тебя сейчас. Мои жизненные силы малы, в отличие от сил твоего друга. И я слишком устала, чтобы расходовать их.

Савьо почувствовал, как его сердце возобновило более-менее уверенный бег, а боль нехотя, но отступала.

– Спасибо.

– Теперь вы связаны с Псом чёрной магией крови. Через этот амулет он сможет подпитывать тебя малой толикой своих сил, стоит только тебе взять бусину в руки. Придётся использовать его, коли хочешь выжить, коли хочешь, чтобы жертва Пса не пропала напрасно. Но не переусердствуй, иначе наверняка погубишь друга, рождённый с даром. – На последних словах в глазах женщины мелькнул недобрый огонёк. – Кажется, об этом меня предупредить забыли.

– Спасибо, – снова повторил писарь, бережно убирая бусину под подушку.

– Передайте Псу, что я буду ждать его, чтобы назначить цену за эту услугу. – Вларика взглянула на притихшую Кеану и невозмутимого Саламандра. – Если он выживет, конечно. – Целительница кивнула, прощаясь, и вышла из каюты.

Глава 24

Две недели

Унылые, бесконечные часы ползли змеёй. Утро, которое, казалось, никогда не закончится, день, никак не желающий становиться вечером, и самые тяжёлые часы перед закатом, когда солнце упрямо не хотело падать за горизонт… А он мог только лежать на широкой кровати в доме Саламандра, утопая в мягких матрасах и объёмистых подушках, и ждать. Ждать, чем закончится противостояние его организма и болезни. И это ожидание было воистину невыносимо. Шли часы, но ничего не менялось. Лекарь Дьюхаза