предпочёл избавиться от компании бывших рабов и уплыл на отчалившем вот уже неделю назад корабле. Местные же врачи, которых одного за другим приводил магистр, не могли ничего поделать и уповали лишь на спасительное время, которое должно было залечить рану. Вот только Савьо ощущал себя с каждым днём всё слабее. Он просыпался уже усталым, будто и не спал вовсе. Словно дряхлый старец, едва мог поднять дрожащую руку, а о том, чтобы взять кружку с водой, и речи не могло быть. От попытки сесть сердце заходилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, и всё тело трясло от невероятного напряжения. И так было до тех пор, пока Савьо не брал в руки оставленную целительницей бусину. Стоило лишь коснуться её тёплой, гладкой поверхности, как в кровь юноши устремлялись бушующие потоки живительной силы, а едва зарубцевавшийся глубокий порез на ладони – след, напоминающий о навеки связавшей его с Айзеком кровной магии, – набирался теплом и начинал нестерпимо зудеть. Но то была чужая энергия, чужая жизнь. Жизнь его лучшего друга. И Савьо было мучительно стыдно исцеляться за счёт Айзека, но по-другому он не мог бороться вовсе.

Ночи приносили с собой вязкие, кошмарные видения, и Савьо кричал во сне, просыпаясь от собственного голоса, со слезами на глазах и накрепко засевшим в душе ужасом. Однажды, давным-давно, ещё будучи ребёнком, писарь видел подобные кошмары. А потом они начали сбываться. В мельчайших подробностях, и Савьо ничего не мог с этим поделать. Взрослые не желали верить пытавшемуся достучаться до них мальчишке, и тогда Савьо замкнулся в себе. А видения продолжали являться, словно в насмешку показывая неотвратимый рок событий, который мальчик был не в силах изменить. Спустя какое-то время кошмары просто исчезли, чтобы вернуться вновь через столько лет. Только на этот раз Савьо, измученный болезнью, мгновенно забывал предупреждающие сны, стоило ему проснуться.

– Здравствуй, друг Савьо. – Стоявший в дверях Пёс пытался придать голосу радости, но писарь отчётливо слышал фальшь – Дьюхазу Айзек врал куда убедительней.

Савьо угрюмо проворчал приветствие в ответ. Выдавливать из себя притворные улыбки, бодриться и делать вид, что всё в порядке, – на это он был не готов. Слишком глубоко въелся в душу страх навсегда остаться калекой – беспомощным и никчёмным. И с ним было так сложно бороться.

Но одаривать искренне старавшихся помочь ему руганью и бесконечными жалобами тоже было бы неправильно. Да и незачем. У них и своих забот хватало. А Савьо… Они делали что могли, и не их вина, что организм юноши оказался столь хрупким и слабым.

И всё же… лучше бы они не заявлялись сюда ежечасно – подбодрить, поболтать, да и просто проведать. От этого было ещё только тошнее. Савьо предпочёл бы остаться один и закрыться в собственной тоске, как он всегда делал. Но выставить Пса – та ещё задачка. Да и Илен не менее упрям. И лишь Саламандр мудро держал дистанцию – за что Савьо был ему бесконечно благодарен. Ещё одного сопереживающего и сочувствующего посетителя он бы попросту не вынес.

Айзек же тем временем нацепил свою самую жизнерадостную улыбку и похромал к постели больного друга.

«Нога беспокоит, – мысленно отметил Савьо. – И, судя по всему, сильнее, чем вчера».

Прислонив палку, пришедшую на смену костылю, к уставленному лекарствами столику, Пёс поправил подушки Савьо.

– Ну, как твоё самочувствие сегодня? Готов к новым свершениям?

Писарь с трудом поборол желание огрызнуться в ответ.

«Свершениями», как предпочитал называть это Пёс, его заставляли заниматься ежедневно. Айзек и Илен, наслушавшись советов лекаря, поочерёдно помогали писарю «восстановить навыки движений» – как замудрённо соизволил выразиться врачеватель. Пытаться удержать небольшие предметы в не желавших слушаться руках, сесть самостоятельно, пройтись на подгибающихся и словно чужих ногах. Разумеется, парни были всё время рядом, готовые помочь, подхватить, подстраховать. Но как же это бесило и раздражало Савьо! Все эти, ранее такие простые и привычные действия теперь казались чем-то невероятно сложным. Настолько, что проще и вовсе не пытаться. Но новоявленные «спасители» ни в какую не желали оставить его в покое, заставляя пробовать снова и снова. Словно не замечая, что с каждой новой неудачей и без того хрупкая надежда Савьо на исцеление тает, превращаясь в ничто.

Писарь тоскливо глянул на старательно улыбающегося Айзека.

– Сегодня твоя очередь мучать несчастного калеку. Я прав?

– Калеку? Ну насмешил! Руки-ноги у тебя на месте, голова варит, так что хочешь не хочешь, а мы вылечим тебя. Ты ещё самого Саламандра за пояс заткнёшь.

– Верится с трудом. – Писарь попытался махнуть рукой, но непослушная конечность лишь неуклюже дёрнулась. Савьо накрыла волна безысходного ужаса – он абсолютно беспомощен, это конец всем его мечтаниям, всей его жизни.

– Это не навсегда. – Пёс поймал взгляд юноши. – Дай себе время. Вот увидишь, всё образуется, и ты станешь таким, как прежде.

– Ничего не будет как прежде. – Савьо закрыл глаза, демонстрируя нежелание продолжать разговор. – Никто уже не станет таким, как прежде. Только не после всего пережитого нами.

– Возможно, ты прав.

Айзек молчал, но и не уходил – писарь чувствовал его присутствие рядом. Наконец, юноша приоткрыл один глаз и недовольно уставился на друга.

– Ну и? Долго собираешься сидеть тут молча?

– Ты же не хочешь разговаривать. А я не хочу уходить. – Пёс пожал плечами и усмехнулся. – Тупиковая ситуация.

Савьо, помимо воли, фыркнул в ответ.

Но бывали дни и минуты, когда всё проходило далеко не так спокойно. Когда его вновь начинали мучить боли или когда очередное «свершение» заканчивалось полным крахом. Тогда Савьо хотелось кричать и выть от бессилия и злости, от обиды на бесчестную судьбу, на равнодушных богов. Эти неудачи вынимали всю душу из него, оставляя после себя лишь чёрное облако обречённости. И в такие минуты он не всегда мог сдержаться, как бы ему того ни хотелось.

Почему? Ну почему всё это происходило именно с ним? Разве он не чтил богов? Разве не стремился жить по их законам? Разве был худшим их созданием? Так за что они наказывали его?

И тогда в голову просачивались кощунственные мысли, слишком напоминающие рассуждения его друга. И Савьо не всегда удавалось прогнать их. Порой, не сдержавшись, он выплёскивал накопившееся отчаяние на подвернувшегося под руку. И то ли случайно, то ли намеренно – хотя писарь подозревал, что второе, – им почти всегда оказывался Айзек.

Пёс стойко сносил истерики друга, словно всю жизнь только этим и занимался.

– Разве ты учился на лекаря, друг Айзек? – в очередной раз желчно вопрошал