Я передернулся.

– Я так не говорил!

Он повернулся в мою сторону, красивый и печальный, как отголосокСеребряного века русской поэзии, от всего облика повеяло грустью.

– Да ладно вам, – проговорил мягким певучим голосомчтеца стихов. – Мы здесь все свои. Это для электората красивые отмазки, носебе-то зачем врать? Мы трезво оцениваем возможности российского общества ивыбираем лучший из немногих оставшихся у нас вариантов.

Ректор сказал весомо, как и надлежит говорить руководителюкрупнейшего в России университета:

– Русский язык начал стремительно терять свои позиции сприходом НТР. А до нее, пока в мире господствовали религия и литература,русский язык не только великолепно справлялся с ролью великого и могучего, но ибыл, возможно, самым лучшим выразителем. Недаром же великий Ломоносов свосторгом говорил о богатстве и красочности русского языка, а потом так жевосхищенно говорили Пушкин, Тургенев, Толстой, Достоевский… но когда пришла,повторяю, научно-техническая революция, русский язык ощутил, что это не егополе, он начал принимать массу английских слов, усваивать, включать в оборот. Вконце концов этих слов стало столько, что русский язык уже наполовинуанглийский!

Некоторое время пили кофе молча, Уланцев порывался что-тосказать, но уловил движение ректора, деликатно умолк, а тот заговорил невесело:

– Я вот с вами общаюсь на русском, хотя все употребляемнемало иностранных слов, но вот сын общается на языке, где английскихслов – половина, а внук вообще лопочет почти что на английском, разве чтоконцовки узнаю русские, всякие там суффиксы. Я слышал, компьютерщикиговорят только на английском! Это правда? Что делать, сами видим, чтобизнесмены и ученые тоже переходят на английский, а русский язык постепенноостается только за теми носителями языка, что без мата двух слов не свяжут.

Уланцев сказал философски, на то и философ:

– Русский язык уйдет без боя, сперва в низы и деревни, апотом и вообще… Вон в Индии на родных языках говорят только в деревнях, аанглийский язык стал языком просвещенного слоя. То же самое практически вРоссии уже в среде ученых, компьютерщиков и бизнесменов. Постепенно круг будетрасширяться, пока не останется в изолированных деревнях староверов иликаких-нибудь сект.

– Языки все уходят, – согласился я. – Нет ниодного из древних языков, уцелевших до наших дней. Мы не знаем даже, какговорили египтяне, ассирийцы, скифы, гиксосы, хетты – а они когда-тосоздавали исполинские государства!.. Остался в документах язык Эллады и гордогоРима, исчезли все языки Европы, а то, что имеем сейчас… Вон дажеанглийский – смесь немецкого с французским! Так же и русский войдет ванглийский, обогатив его множеством русских слов. Хорошо бы, это были такиеслова, как «спутник», «космонавт», а не «пьянство», «косорукость»…

В кабинет заглянул молодой препод, этого поколения яуже не знаю, взглянул на меня блестящими от любопытства глазами.

– Всеслав Тихонович, – обратился он к ректору, – взале уже собрались… Можно, так сказать, начинать.

– Тогда и начнем, – ответил ректор и взглянул на меня свопросительным выражением, – да, Борис Борисович?

– Начнем, – согласился я.

За дверью неподвижно стоят телохранители, еще несколькочеловек – вдоль всего пути, по которому мне идти. Компактной группой, гдене нашлось места даже ректору, мы проследовали к сцене и остановились закулисами, на этом настоял Терещенко, хотя ректор был очень недоволен, хотелосьпосидеть за столом рядом с кандидатом в президенты, который не просто кандидат,теперь это все понимали, а настоящая историческая личность…

Это я – историческая личность, напомнил я себе. В самомделе историческая, без дураков. Предыдущие президенты России останутся в памятиразве что компьютеров, из людей мало кто вспомнит, кто правил Англией вовремена Шекспира, Испанией – во времена Сервантеса и как звали царя вовремена Некрасова или Тургенева. Запоминаются только те, кто круто поворачиваетисторию: Александр Македонский, Цезарь, Наполеон, Гитлер, Линкольн, ПетрПервый, Ленин, Мао Цзэдун… запомнится и самый последний президент России, укоторого, кстати, будет самое короткое правление – точно попадет в Книгурекордов Гиннесса.

Первым говорил мэр города, рассказал собравшимся обо мне,как будто те впервые о таком услышали и должны неописуемо изумиться, причемнаговорил такого, что даже Когут и Уланцев начали коситься на меня с удивлениеми даже подозрительностью в глазах. Затем слово ректору, этот наговорил ещебольше лестного, что и понятно: для него важнее всего то, что воссоединение состальным цивилизованным человечеством – под которым он понимал, ессно,Европу и Америку – даст возможность выпускникам его универа применитьполученные знания не только в Урюпинске, но и в крупнейших университетскихцентрах Соединенных Штатов, ведь наши студенты, как известно, самые поездатые вмире.

Я начал терять терпение, но организаторы вечераухитрились после ректора выпустить на трибуну еще и молодую и чересчур красивуюдевушку, настоящую куколку. От имени студентов заверила, что приветствуюткандидата в президенты, рискнувшего выступить с такой революционной программой,в универе идут ожесточенные споры, но, независимо от позиции спорящих, всесоглашаются, что вы, Борис Борисович, великий человек!

Она сошла под аплодисменты, и ректор, как хозяин, наконецпредоставил слово мне. Я быстро прошел до трибуны, Терещенко говорил, чтоэто самое опасное место, вообще-то лучше преодолевать бегом, пригнувшись, а ещелучше – кувырками, что вызовет нездоровый интерес студентов, так что ужпроберитесь, Борис Борисович, побыстрее за ящик, а оттуда старайтесь невысовываться и ни в коем разе не вздумайте выйти и встать рядом, как любите…

Я беззлобно придвинул микрофон ближе и всмотрелся взал. Внезапно по телу прошла дрожь, что вообще-то дурь: сколько лет я читал сэтого места лекции?

– Здравствуйте, – сказал я, – племя молодое и, яне могу сказать, что незнакомое. Очень знакомое! Да, я преподавал здесь многолет, но мы знакомы по-другому. И знакомы настолько, что я, выполняя невысказанную и, возможно, еще даже не сформулированную вами волю, составил новуюпрограмму выхода России из суживающегося тупика… с одновременным спасением изтяжелейшего кризиса всей западной цивилизации!

Все смотрят заинтересованно, еще никто не выкрикнул ничегооскорбительного, что вообще-то удивительно: студенты, как и любая молодежь,движимы эмоциями. Разница с подростками с улицы лишь в том, что здесь могутподобрать клички поостроумнее и злее.

– Не надо забывать, – продолжил я, – и то, что мы,русские, даже в нынешнем ошметочном состоянии россиян – непредсказуемы.Предсказуемы обычно простые люди с их обычными желаниями: есть, спать,трахаться. С такими людьми всегда понятно, как они поступят, потому имилегко уп­равлять, их поступки легко предсказывать на десятилетия вперед. Дажена всю жизнь. То же самое – с народами, состоящими из таких простыхчеловечков.