– Еще бы! – мрачно кивнула Розина. – Жил он тут, да как жил?То придет, то уйдет. То заплатит, то нет. Я всегда знала, что он человекненадежный, этот Маттео. А сегодня как увидала его вдвоем с тем лекаришкой –чтоб его рыбы поскорее съели! – так и поняла: они одного поля ягода. Вдобавок,оба мокрые насквозь. Ну кто, кроме преступников да злодеев, будет ночью в такомвиде шататься? Теперь в оба глядите: ежели кто еще мокрый здесь появится, бейтене спрашивая!

Последние слова достигли слуха Лючии уже слабым отзвуком,ибо она бежала прочь от траттории так, как никогда в жизни еще не бегала.

Зрелище кровавой расправы порою вспыхивало пред взором, иЛючия с трудом унимала тошноту.

Санта Мадонна! Какой ужасный конец!

Фессалоне и Маттео погибли!..

Странно – она не чувствовала особой жалости к людям, скоторыми так долго была связана, – только ужас перед тем, как расчетлив инеумолим случай. Все-таки смерть не смирилась с тем, что обреченные ускользнулиот нее нынче ночью. Она все время шла по их следу – и настигла. Теперь-то ужточно – импресарио в затруднении…

Может быть, и Лючии суждено нынче умереть? О, если так… еслитак, пусть прежде умрет Лоренцо, а Александра, безвинная жертва их всех –Бартоломео, Маттео, Лоренцо, ее самой, Лючии, – обретет свободу и… может быть,сумеет утешить Андрея.

Боль от этой мысли была подобна острому ножу.

Лючия споткнулась – и рухнула на колени, пытаясь справитьсяс рыданием, потрясшим ее тело.

Он ее никогда не простит. Напрасны все упования. Какоймужчина смог бы забыть прошлое своей жены? Он изведет ее ревностью, упреками,подозрениями, недоверием. Не лучше ли и впрямь ей остаться в Венеции – остатьсянавеки, мертвой?..

И вдруг словно бы теплый свет обвеял ее всю. Где-то вдалисладко вздохнул соловей, и не стылые каменные громады высветил серебряныйлунный луч, а мягкие изгибы пригорка, плавно окаймленного березовой рощею.Тихий сельский погост виднелся там, вдали, за цветущими, благоуханнымичеремухами… Тишина, спокойная, мягкая красота, среди которой живешь, как бы ине замечая ее, и вдруг она ударяет тебя в самое сердце, и ты понимаешь, чтонавеки пленен ею и жить не можешь без этой свободной синевы, распростертой надчистой зеленью лесов и полей… над Россией!

Лючия вскинула голову. Она стояла на коленях на широкоймраморной террасе, с двух сторон которой на нее непроницаемо смотрели двасфинкса. Понадобилось некоторое время, прежде чем Лючия смогла отвести взор отих пустых каменных глазниц и осознать, что такие сфинксы украшали террасутолько одного здания в Венеции: палаццо Анджольери.

Ничего. Она еще жива. Она покончит с Лоренцо, она спасетсестру, увидит Россию! И если для этого надо пройти не только этот темный,спящий дворец, но и все семь кругов ада – что же, Лючия Фессалоне, княгиняИзвольская, пройдет и их!

И снова все пошло как по маслу! Она даже ни разу незаблудилась. Словно кто-то вел ее кружными коридорчиками по незнакомому дворцу,пока не довел до прелестной спальни, к которой примыкала гардеробная,заполненная несчетным множеством таких туалетов, что Лючия на несколькомгновений дара речи лишилась. И что, все это великолепие принадлежит еесестре?! Ну, если Лоренцо и впрямь держит ее в клетке, то клетка сияраззолочена весьма щедро.

Вот именно – если и впрямь… Это было первое зернышкосомнения, запавшее в душу. Ей бы подумать хорошенько!.. Но гипнотическоевоздействие слов Фессалоне еще продолжалось, и Лючия, одержимая своим страшнымзамыслом, почти не колеблясь в выборе, вытащила двуцветное платье: корсажбелый, шитый серебром, юбка легкая, свободная, сильно присборенная, по счастью,без тяжелых фижм. И цвет – любимый цвет Лючии, изумрудно-зеленый. И поверх –мелкие золотые цветочки. Ну в точности одуванчики, рассыпанные по зеленойлужайке!

Лючия прикусила губу, заботливо сложила в угол мокрыеостатки платья, которое так верно служило ей нынче вечером, разделив все ееприключения, приукрасила волосы алмазной сеткою, – и вышла из комнаты, непереставая ощущать в руке выпуклые бока флакончика, в котором крылось ееосвобождение от прошлого.

И снова она без ошибки отыскала просторный кабинет,задрапированный черным бархатом и уставленный роскошной мебелью эбеновогодерева. Кабинет был ярко освещен, но все равно: густые тени копились в углах, иЛючии все время казалось, будто за нею наблюдают чьи-то внимательные глаза. Нов комнате никого не было, даже хозяина, а потому никто не мог помешать Лючиивылить содержимое своего флакона в изящнейший из кувшинов, украшенныйвеликолепной чеканкой, изображавшей, насколько успела разглядеть Лючия, судПариса на горе Иде. И вдруг ей представилось, как они с Александрою будутстоять перед князем Андреем. Кому он отдаст яблоко с надписью – «Прекраснейшей»?

Кажется, что-то в этом роде уже приходило ей в голову там,дома, в России, но тогда она отмахнулась от этой мысли как от величайшейнелепости. А теперь собирается осуществить эту нелепость. Не остановиться ли,пока не поздно?..

Нет, поздно, поздно! Тяжелые, медленные шаги послышались вкоридоре, и Лючия едва успела метким броском отправить пустой флакончик в окно(пролетев в щелку меж портьер, он звонко булькнул о спокойную воду канала),прежде чем в кабинет вошел его хозяин.

Он двигался, как старик, едва волоча ноги, но точно молния –не смерть несущая, а жизнь! – пронзила его, когда он увидел Лючию.

Мгновение смотрел на нее недоверчиво, словно глазам не верил(Лючия вся похолодела: неужели Лоренцо заподозрил подмену? Но что она сделалане так? Иначе причесалась? Надела платье, которое Александра терпеть неможет?!), а потом усмешка тронула его твердые, великолепно вырезанные губы:

– О, так вы уже здесь, сударыня!

Лючия только кивнула: говорить она не могла.

Она ожидала, что придется тщательно скрывать свою ненавистьот Лоренцо, однако была потрясена тем, что не чувствовала к нему никакойненависти. Он был… так красив. Так печален. Он был такой живой! И не знал, незнал, что в роскошном кувшине затаилась его смерть.

Она слабо перевела дыхание, молитвенно сложила руки:«Господи, научи меня, что делать! Дай знать, что я все делаю правильно!»