Слуги, конечно, все спали, да и ни к чему была сегоднячья-то сторонняя помощь, поэтому Александра усадила Извольского в темный угол,чтобы, не дай бог, его не заметил какой-то случайный взор, а сама пошла вгардеробную и стала перед распялками, придирчиво глядя на это множество шелка,атласа, бархата, парчи. Жаль, что безнадежно испорчено серое, серебристое,любимое. Вот странное совпадение! Второй раз Лючия входит в ее жизнь, и второйраз Александра теряет из-за нее любимое серое платье! Почему-то стало зябко отэтого совпадения, и она поспешила собрать с себя шелк, в то же время летаявзором по платьям. Хорошо бы взять с белым корсажем, шитым серебром, и сзеленой юбкой, оно идет Александре бесподобно, да где оно? Что-то не найти,разве что служанка взяла – пришить оборвавшуюся оборку. Ну да бог с ним, естьточно такого же фасона, только с синею юбкою. Оно еще и лучше.

Вытащив платье, Александра спустила к ногам прежнее.Чудилось, рубашка тоже отдавала затхлостью. Сменила и ее; плечи надушила,волосы. Распустила их, перевив жемчужными нитями, удивленная и раздосадованнаятем, что не нашла головной сетки, унизанной бриллиантами. Потом спохватилась,что причесывается слишком долго, а Андрей там сидит один, места себе ненаходит. Уже пошла к двери, но вдруг заметила какое-то светлое пятно в углу.Подошла. Да это же ее платье. Ну да, лежит мокрой кучкой, и лужа с него натеклапреизрядная. Лужа?!

Оглянулась. Другая светлая кучка лежит посреди гардеробной.Вот ее платье! А это… Господи Иисусе, это, насквозь мокрое, – чье?!

Александра завизжала так, что князь Андрей очутился с неюрядом в одно мгновение, словно не через дверь вбежал, а сквозь стену прорвался;схватил за руки, заглянул в помертвелое лицо:

– Что? Что с тобой?!

Александра сначала смотрела остановившимися глазами, потомнемножко справилась с собой, но и теперь только и смогла, что повести глазами вугол и пробормотать:

– Tам… там…

Князь Андрей подошел, нагнулся к платью, брезгливо ковырнулноском башмака. И вдруг, подхватив мокрое, бросился на свет, к канделябру, чтостоял посреди комнаты, на столе. Свет заиграл на сверкающем розовом шелке, икнязь Андрей обратил к Александре точно такой же изумленный взор, как ее:

– Она?.. Она была здесь? Лю…

– Синьорина Лючия? – прервал гнусавый голос. – Вы здесь?

Александра обернулась, чувствуя, как замирает, падаетсердце.

Чезаре! Все кончено… Чезаре!

Он поглядел на нее изумленно, потом увидел князя Андрея – и,чудилось, только провел рукой по поясу, а в ладони его уже опасно блеснулстилет.

– Синьор? – с угрожающей учтивостью промолвил Чезаре. – Нерановато ли еще для визитов? А вы, синьорина, как ухитрились очутиться здесь? Яже только что вас в кабинете…

И он осекся, и еще одна пара глаз приковалась к мокромурозовому шелку… и стилет выпал у Чезаре из рук.

Александра содрогнулась от звона. Мелькнула мысль, чтотеперь пора Извольскому схватиться за оружие, не дать Чезаре прийти в себя. Ачем он так изумлен, скажите на милость?

Тут глаза итальянца обратились к Александре, и она поняла,что «изумление» – слишком малое название для того чувства, которое им овладело.

Он был потрясен!

Такое лицо могло быть у человека, заглянувшего в щелку встене и увидевшего вдруг рай и ад одновременно. Не моргая, глядел Чезаре наАлександру, и она недоверчиво следила, как с этого худого, некрасивого лицамедленно, словно накрепко прилипшая маска, сползает выражение злобногонедоверия.

Сначала высвободился напряженный лоб, и вечно нахмуренныеброви изогнулись на нем двумя высоко взлетевшими арками. Потом открылисьзашторенные злобным прищуром глаза, и живая влага омыла их.

Все лицо Чезаре дрожало в этом мучительном перерождении, новот наконец оно коснулось и рта. Губы задрожали, приоткрылись, и голос – совсемдругой, не мерзкий, не ехидный! – тихий, еще неуверенный голос произнес:

– Синьорина… простите меня, синьорина!

Стремительным движением Чезаре очутился перед нею наколенях, одновременно подхватив свой стилет и протянув его Александре рукоятьювперед, так что если бы она захотела нанести удар…

– Я ваш раб, синьорина, – промолвил Чезаре, твердо и прямоглядя ей в глаза. – Моя жизнь принадлежит вам, моя смерть в ваших руках, и яприму ее покорно, с радостью, ибо кара будет заслужена. Скажите только… кто вы?

Стилет снова загрохотал по мрамору, а Александра закрыларуками лицо, пряча слезы облегчения, так и хлынувшие из глаз. Ну наконец-тохоть кто-то ей поверил!

***

Сначала все шло хорошо. Настолько хорошо, что Лючия какбудто снова сделалась юной дебютанткой, с восторгом глядящей на своегоimpressario и поступающей по всякому его слову. Они благополучно перебралисьчерез канал, выбрались на сушу, еще опьяненные радостью спасения, и тутспохватились: нельзя появиться в таком виде у Анджольери! Бартоломео Фессалонеи Маттео намеревались тайком сопровождать Лючию в палаццо, однако трудно что-тосделать тайно, когда с тебя течет в три ручья, а каждый шаг сопровождаетсягромким хлюпаньем. И Маттео предложил прежде всего зайти переодеться вмаленькую тратторию, у хозяйки которой он держал свой сундучок и где пороюночевал.

– Платья две смены у меня найдется, – пообещал Маттео. –Правда, самого простого. А для синьорины купим какую-нибудь рубаху да юбку, апридем во дворец – она переоденется во что-нибудь подобающее.

Лючии задержка была не по душе: не оставляла мысль о тойбедняжке, которая плачет сейчас в зловонной, сырой каморке, не зная, чего ждатьот судьбы.

Поскорее покончить с Лоренцо! Эта мысль опьяняла ее. Она ниодной минуты не собиралась тратить на поиски злополучных бумаг, от которыхтеперь зависело будущее благополучие Фессалоне. Его будущее, его благополучие –пусть он и заботится об этом. Ей бы добраться до заветного ключа со львинойголовой! Бартоломео посулил отдать его, лишь только увидит бездыханным своеговрага.

Ну, коли так, значит, увидит.

Лючия топнула от нетерпения. Да где они там? Неужелимужчинам нужно столько времени, чтобы сменить штаны, рубаху и камзол?! Нуконечно, еще и башмаки! Лючия сердито вздохнула. Наверное, решили выпитьподогретого вина. А может быть, просто не находят подходящей одежды для нее,подумала она, удивляясь, как ослабевает ее доверие к Фессалоне, когда его нет поблизости.Тает, будто снежинка на горячих губах!