– Скажите, ради бога, как вы тут оказались настолькововремя? – спрашиваю я, еще всхлипывая, но при этом с самым умильным выражениемзаглядывая в лоснящуюся физиономию чернокожего сержанта. Я хочу во что бы то нистало отвести беду от Марселя, который спас мне жизнь, сам этого не зная.

– Мальчишка, мадемуазель… – буркает сержант. – Все дело вмальчишке, понимаете? Мы приехали снимать показания с жителей Мулена в связи субийством молодой женщины и вдруг увидели человека в камуфлированномкомбинезоне и черной маске. Мы не знали, что это мальчишка!

– Я хотел побегать, просто так, – всхлипывает Доминик,по-прежнему закрывая лицо. – А потом увидел Тедди. И понял, что он не спит, а…

– Тедди! – вскрикиваю я. – Может быть, он еще жив?

Я вскакиваю и бросаюсь вон из гостиной. Следом бежит Клоди.Я прыгаю с крыльца, падаю рядом с Тедди на колени и поднимаю его голову:

– Бобкинс! Бобкинс, миленький! Ну не умирай снова, я тебяочень прошу!

И пес поднимает голову, смотрит на меня и слабо тявкает.

– Доминик! – ору я. – Он жив! Тедди жив! Клоди!

Я чувствую какое-то движение рядом. Поворачиваюсь – и вижу,что Клоди не задержалась рядом со своим псом ни на одно мгновение. Онавыскочила за калитку и опрометью понеслась по улице. И я знаю, куда она бежит!

На окраину Мулена. К дому Гийома. Туда, где висит подпотолком светильник в виде тележного колеса, укрепленного на толстой меднойтрубе. А в этой трубе…

И вдруг Клоди споткнулась. Споткнулась, замерла и истошнозавопила, уставившись куда-то.

Она смотрит на дом Брюнов. Вернее, на крыльцо. На крыльцестоит человек в джинсах, голый по пояс.

Это Максвелл.

«Почему он не надел рубашку?» – возмущенно думаю я, и толькопотом до меня доходит, что Максвелл каким-то образом выбрался из погреба! А ещея вижу, что он держит в руках медную, позеленевшую от времени трубу примерно вметр длиной…

Несколько часов провела сегодня за чтением своего старогодневника. Столько воды утекло с тех пор, как я, наивная, восторженнаякурсистка, начала вести его и с трепетом описывала свои «любови», ссоры сКостей, литературные вечера, на которые мы ходили вдвоем, заносила на егостраницы иронические заметки о «барышнях» брата… Как потом пыталась найтиутешение в хронографии темного безвременья России, которое настало послефевраля 17-го года…

Я писала то прилежно, то от случая к случаю, то вовсезабывала о существовании дневника. Вернуться к нему меня сегодня побудилопоявление в нашем доме одного человека, которому мы с Максимом, можно сказать,обязаны своим счастьем да и жизнью. В 1919 году он работал в петроградскойЧеке, и именно благодаря его усилиям Максиму удалось бежать после ареста. Этотчеловек тогда и сам чудом избежал смерти и все эти годы жил в России нанелегальном положении, порою уезжая из страны, порою возвращаясь, посколькуявлялся одним из ведущих эмиссаров Белого движения. У него были и оставалисьсвои информаторы в карательных большевистских органах, и именно он привез намсегодня весть о том, что в ходе «чистки», проведенной Дзержинским, арестована ирасстреляна Ольга Федоровна Голубовская, которую чаще называли Еленой Феррари.Ее обвиняли в связях с контрреволюционной организацией.

Воздержусь рассуждать о том, справедливо ли такое обвинение.От этой женщины всего можно было ожидать. Впрочем, говорят, Дзержинскийстрадает манией преследования, как и все ведущие большевики. Но не о судьбеФеррари речь.

Я знаю своего мужа – он не трус и весьма реалистическийчеловек. Однако мне показалось, что нынче я физически увидела, как сошла с еголица тень давней, тщательно скрываемой от меня тревоги. Наконец-то канула впрошлое та стародавняя и непостижимая история о дневнике Шарлотты Лепелетье иманиакальном желании «итальянки-цыганки-еврейки», футуристки Арлезианки,поэтессы Елены Феррари, чекистки Ольги Голубовской завладеть им. Не раз и недва возникала эта женщина, похожая на зловещую тень, поперек нашего пути, ихоть Максим не любит говорить об этом, я не могу удержаться, чтобы непохвалиться: скорее всего, тогда, в Константинополе, я оказалась права. Моиопасения, что именно Елена Феррари была причастна к потоплению яхты генералаВрангеля «Лукулл», имели под собой веские основания. Эта причастность –исторический факт. .. Между прочим, косвенное подтверждение этому мы получили в1922 году в Берлине. Мы были там проездом, буквально с вокзала на вокзал. Насвстречал и проводил для нас экскурсию по городу поэт Ходкевич, давний знакомыйМаксима: некогда Ходкевич и его жена Инна были дружны с АсейМансуровой-Борисоглебской. И Ходкевич обмолвился, что несколько раз видел влитературных кружках Берлина некую особу, которая напомнила ему Петербург и токипение литературных страстей, которое царило в столице еще до революции.Кажется, он встречал эту особу среди футуристов. Однако стихи ее были слабы, иона очень скоро оставила увлечение поэзией, обратившись к политическим забавам.Ходкевич не мог вспомнить ее имя, да и она явно не горела желанием возобновитьстаринное знакомство здесь, в Берлине.

– Во всем ее облике, – рассказывал Ходкевич, – было нечтозловещее, хотя она очень хороша собой, правда, по-декадентски тоща. И одета онабыла прекрасно, совершенно по-европейски, и выглядела вполне респектабельно.Как-то раз на одном из наших сборищ появился сам Горький, который в те годыобитал большей частью в Саарове под Берлином. Тогда он находился в полномотчуждении от большевизма. На мелькнувшую в поле его зрения брюнетку, бывшуюфутуристку, он посмотрел с отвращением. И когда Ходкевич с восторгом отозвалсяо ее загадочности и внешности, Горький неприязненно сказал:

– Вы с ней поосторожнее. Она на большевиков работает. Служиту них. Темная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту!

Ходкевич, всегда стоявший далеко от Белого движения, ничегоне слыхал про катастрофу на «Лукулле». Однако он моментально заметил, какизменились при его рассказе мы с Максимом. Я не смогла удержаться от того,чтобы не начать озираться с ужасом, как будто зловещая Елена Феррари уже стоялау меня за спиной, выставив свой маленький черный «браунинг». Максим тожевыглядел встревоженным. Мы несколько успокоились, только когда Ходкевич сказал,что этой особы не видно вот уже три месяца и что вполне может статься, онапокинула Берлин.

И вот теперь мы узнали, что она покинула не только Берлин,но и этот мир. Революция, которой она отдала себя, пожрала ее!

Ну что ж… я не могу сказать ничего, кроме – слава богу.

Слава богу!