– Возьми, – говорит мужчина, который так своевременно пришелмне на помощь. – Ты забыла пульт у Брюнов. Николь просила непременно отдать еготебе.

Тупо смотрю в его темные, совершенно неоперенного цветаглаза. Выражение их, кстати, тоже невозможно понять.

– А откуда ты узнал про пульт?

– Угадай с трех раз!

Я молчу.

– Позвонил Брюнам, само собой, – высокомерно разъясняет он.– Вечером приехал наконец из Дижона, а рано утром позвонил. Они сказали, что тыбуквально несколько минут назад отправилась в аэропорт. Николь, кстати, исказала, что ты забыла пульт.

– Ты что, отправился вслед за мной во Франкфурт, чтобыотдать мне пульт? – Я пытаюсь шутить, но, кажется, не очень удачно.

– Вот именно, – хмуро кивает он. – Честно говоря, я прилетелчерез час после тебя и уже отчаялся, шатаясь по этому безумному аэропорту.Никак не мог тебя найти. Потом решил попросить помощи у клоуна Ша – иполучилось, гляди-ка!

Честно говоря, у него тоже не самые удачные шутки. И вообще,вид такой злой…

Я его боюсь. Боюсь смотреть на него, боюсь говорить с ним.Но молчать еще страшней, поэтому решаюсь спросить:

– А… что-нибудь слышно о Жани? О Филиппе? Я слышала, Жильберпропал…

– Да, он уехал. Видишь ли, он побоялся, что именно на негопадет подозрение в убийстве Лоры. Клоди что-то там кричала про туфельку,которую он искал в саду Жани… Ты понимаешь, о чем речь. Но убийцу уже не ищут.

– Почему? А, ну понятно, Клоди ведь призналась…

– Клоди тут ни при чем.

– Как? Значит, все-таки Жани…

– И она ни при чем. Проведена экспертиза, выяснилось, чтоЛора умерла совершенно случайно.

– То есть как? Упала и умерла?

– Практически так оно и было. Перед тем как ехать в Дижон, япобывал в Нанте и встретился с Жани. Она мне все и рассказала. Лора и впрямьприехала в Мулен по вызову Клоди, чтобы шантажировать Жани и отвлечь ее издому. Жани была в ужасном состоянии: ведь она не сомневалась, что именно ты –мать Филиппа.

– Ага, я так и подумала.

– Правильно подумала. Она решила отвадить тебя от Мулена.Следила за тобой из пустого дома Жильбера (у нее был ключ), увидела, что тывошла в погреб, и заперла тебя. Совершенно как ты меня!

Я зажмуриваюсь. Ох, как это было сказано…

– Жани уверяет, что хотела только попугать тебя. И тут к нейявилась Лора, и Жани поняла, что ошиблась роковым образом. Она призналась мне,что вполне была способна убить Лору, но… Тут вмешалось Провидение.

– Как это?

– Да вот так. В одной из статуй, которые стоят в саду Жани,свили гнездо осы. В тигре, точнее. Может быть, они выбрали его потому, что онтоже полосатый, не знаю. Короче говоря, Жани с ними уже свыклась, а Лораперепугалась, когда оса села ей на плечо. Прихлопнула ее, но та успела-такиукусить… Через несколько минут Лора умерла от отека горла. Аллергическаяреакция.

– Не может быть…

– Почему? Это очень распространенный случай, такое иногдапроисходит на рынках летом, когда осы летят на виноград. Поэтому люди, укоторых аллергия на осиный яд, должны их очень остерегаться. При укусе их можетспасти только очень скорая помощь. Лора, видимо, об этом не знала. И умерла наглазах у Жани, которая ничем не могла ей помочь.

– И что было потом?

– Жани, конечно, перепугалась, решила, что ее обвинят вубийстве. Спрятала труп, потом вспомнила о тебе и открыла погреб. Потом сделалавид, что уезжает, и это видели соседи. Однако ночью она вернулась тайком,отвезла тело Лоры в ее красный «Рено», ну и… Об остальном можно догадаться.

– Значит, именно она звонила Жильберу!

– Разумеется. Ради Жани он готов на все – даже уничтожитьулики.

– Какое счастье, что теперь все выяснилось и Жани с Филиппоммогут вздохнуть спокойно.

– Да уж.

Снова наступает тяжелое молчание. Что бы еще такое спросить?

– А… а что ты делал в Дижоне?

– Могу я сесть? – вопрошает он хмуро и, не дождавшись отменя ни слова, довольно непочтительно заталкивает разнесчастного клоуна Ша всумку, а сумку раздраженно спихивает на пол.

– В Дижоне, видишь ли, живет мой друг, – поясняет он,усевшись. – Этот господин работает реставратором в тамошнем Музее изящныхискусств, у него отличная мастерская. Мне не хотелось появляться в Париже –боялся, что газетчики пронюхают о находке.

Мое сердце замирает.

– О какой находке?

Максвелл смотрит на меня с неподражаемо самодовольнымвыражением.

– Ну, о картине, конечно. О картине Давида. Я ведь все-такинашел ее. И когда Клоди увидела, что труба с картиной у меня в руках, воттогда-то она и впала в натуральное помешательство… Конечно, если бы не тасуматоха, которая поднялась вокруг рехнувшейся Клоди, мне не удалось бы скрыть,что сокровище найдено.

– А зачем тебе это скрывать?

Максвелл чуть улыбается, пожимает плечами:

– Ну, скажем, я сначала хотел насладиться обладанием этойдрагоценностью в одиночку. Не знаю, поймешь ли ты меня, но с нами, безумнымиколлекционерами, такое бывает. Когда обретаешь то, что искал годами,десятилетиями, жалко делиться находкой с другими – даже ненадолго. Кроме того,я должен был удостовериться, что мне достался не просто ветхий холст соблупившейся краской, что я смогу восстановить картину в ее первозданном виде.

– Ну и как?

– Пожалуй, смог бы, – говорит он, и эти слова убедительнейсамого пышного хвастовства.

– Тогда почему никто не знает о картине? Ни в газетах, ни нателевидении…

– Потому что я молчал о ней. И решил, что буду молчать ивпредь.

– Что?! Почему?!

Максвелл задумчиво смотрит на ворону, которая разевает клювна вывеске кафе «Weise Rabe».