местные гражданские и военные власти, они явно продолжали верить, что вермахт сможет удержать оборонительную линию [43].

В начале марта войска маршала Г. К. Жукова и маршала К. К. Рокоссовского атаковали с юга, разрезав Восточную Померанию надвое и пройдя на запад к Одеру, а затем снова повернули на восток в сторону Гдыни и Данцига. Когда немецкие войска и беженцы устремились на восток, в сторону Данцига, и на запад, в Кольберг, провинция быстро распалась на ряд окруженных котлов вдоль Балтийского побережья, которые закрывались один за другим. В очередной раз на перегруженных зимних дорогах бронетанковые колонны быстро обгоняли гужевые повозки. В первые недели марта огромное количество восточнопрусских, западнопрусских и померанских беженцев, направлявшихся в Данциг, было перехвачено в районе Штольпа. Это было не время для благотворительности, даже по отношению к детям из лагерей KLV. Тринадцатилетнего Герберта Хагенера вытолкали из лодки в гавани Рюгенвальде, чтобы освободить место для местного жителя, заявив, что никто не просил детей из KLV приезжать на восток, поэтому теперь пусть ищет дорогу домой самостоятельно. Другие мальчики из Хагена предпочли вернуться домой вместо того, чтобы остаться и сражаться за ту часть Германии, которая не была их родиной. К 10 марта почти вся Восточная Померания была занята Красной армией [44].

В период с конца января до конца апреля около 900 000 человек эвакуировали морем из Данцигского залива и портов Восточной Померании. Воротами в Балтийское море до самого конца войны служила маленькая рыбацкая деревушка Хела на узкой песчаной косе, отделявшей бухту от Балтийского моря. Благодаря обособленному местоположению наземная оборона деревушки не представляла никакой сложности, хотя собравшиеся на песчаной отмели войска и беженцы не имели почти никакой защиты от воздушных налетов. Траншеи, которые Мартин Бергау помогал копать в песке, тут же обваливались. Но тем не менее только в апреле, уже после падения портовых городов Данцига и Гдыни, отсюда смогли отплыть еще 387 000 человек. Одним из них был Мартин Бергау, во второй раз бежавший из Данцига – на этот раз на подводной лодке, в синей с белым униформе помощника при военном флоте [45].

Прорыв Красной армии от Вислы к Одеру потряс и обескуражил многих немцев. Совсем недавно, во время рождественского наступления в Арденнах, нация испытывала прилив оптимизма, и мало кто мог предположить, что уже через несколько недель им придется сражаться, чтобы не допустить захвата собственной страны. Жители самих восточных провинций не торопились сниматься с мест и выжидали до последнего момента, веря официальным сообщениям. Даже в феврале почти все население Восточной Померании (половину которого составляли беженцы из Восточной Пруссии) еще считало, что новые оборонительные рубежи вермахта вполне надежны и беспокоиться не о чем.

Когда стало известно о падении Восточной Пруссии и Восточной Померании, разочарование в словах и действиях властей оказалось тем более глубоким, чем больше его до этого сдерживали. В Гамбурге озлобленные беженцы нашли для себя благодарную аудиторию, с готовностью подхватившую их рассказы о бегстве партийных шишек, до последнего момента запрещавших местному населению эвакуироваться. Чиновников в партийной форме враждебно встречали в общественном транспорте. Люди устали от бравурных речей пропагандистов. Даже в самых лояльных кругах Бадена говорили: «Не следует постоянно говорить нам, что мы выиграем войну – мы должны выиграть войну. Скорее следует показать нам, каким образом другие еще могут ее проиграть». Вместо того чтобы возмущаться листовками, которые разбрасывали союзники, люди бранили собственные газеты и радио, «разглагольствования в прессе о героическом сопротивлении, о силе немецких сердец и общенародном восстании – всю эту высокопарную риторику, в которой было так мало смысла». Даже вера в фюрера начала понемногу разрушаться, хотя это не шло ни в какое сравнение с той ненавистью и презрением, которые вызывали у людей остальные представители режима [46].

Люди понимали, что победа отодвигается все дальше. Многие, несомненно, думали, что Германия потерпит поражение. Другие считали, что война зайдет в тупик и постепенно сойдет на нет. Многие продолжали надеяться, что западные союзники согласятся заключить сепаратный мир с Германией и, возможно, даже присоединятся к возобновленному крестовому походу Рейха против большевизма. Но мало кто ожидал краха Германии на Восточном фронте, и когда он случился, это немедленно сказалось на моральном состоянии общества. В противостоявших британцам и американцам областях Саара и Рейна начали набирать силу пораженческие настроения. В городах появилось новое приветствие и прощание, заменившее все реже встречавшийся гитлеровский салют: «Bleib übrig» («останься в живых»), сардонический фатализм, в надписях на стенах иногда сокращаемый до «BÜ». Хотя так было не везде [47].

3 февраля Берлин пережил самый тяжелый авианалет за всю войну. Дым и пыль создавали причудливую игру света на затемненных улицах. Но даже тогда, когда в результате одного налета погибло 3000 человек, находились желающие повторять старые лозунги, помогавшие им в похожих обстоятельствах раньше. «Durchhalten (держаться) – самое бессмысленное слово, – возмущалась Урсула фон Кардорф в конце этого долгого дня. – Разумеется, они будут держаться, пока все не погибнут, – другого выхода просто нет». Согласно донесениям вермахта, все разговоры в столице вращались вокруг Восточного фронта, террористических авианалетов, недостатка средств противовоздушной обороны и обещанного нового немецкого оружия. Люди собирали доступные им обрывки сведений о ситуации с продовольствием, нехватке угля и положении военной промышленности, пытаясь вывести собственную оценку общего положения страны. Они обвиняли в затянувшейся войне тех, кто предал доверие фюрера, а некоторые даже предполагали, что если бы не эти люди, то война, возможно, уже была бы выиграна. Жители Берлина по-прежнему больше всего хотели услышать «положительные факты». «Каждое сообщение об успехе, даже небольшом, оказывает благотворное действие, – обнаружил вермахт. – Хотя многие рассуждают так, будто войну нельзя выиграть, люди, как правило, продолжают надеяться на перемены к лучшему». Появились новости о том, что дипломатические представительства других стран покидают столицу. Балансируя между надеждой и страхом, многие женщины не могли решить, что им делать: вывезти своих маленьких детей из города или оставить их рядом с собой [48].

Летом и осенью 1944 г. Геббельс написал для немецкой нации предсмертное слово. Так же как Гиммлер во время первого смотра фольксштурма в 131-ю годовщину Битвы народов под Лейпцигом, Геббельс обратился к войне против Наполеона и идее всеобщего народного восстания. Но, в отличие от Гиммлера, он решил привлечь внимание к теме исторического поражения и продемонстрировать нации ценность всеобщей жертвы. Рука Геббельса отчетливо чувствуется в фильме Файта Харлана «Кольберг», стоившем вдвое больше, чем обычная высокобюджетная цветная кинолента, с массовкой из десятков тысяч солдат, матросов и лошадей. Осада Кольберга в 1807 г.