на них, приказав упасть лицом в грязь и отжиматься. Чтобы удостовериться, что они хорошенько запачкают всю гражданскую одежду перед тем, как переоденутся в поношенные носки, нижнее белье, сапоги и униформу Службы труда, при слове «вниз» он давил сапогом на спины мальчиков. Едва ли имело значение, к какому ведомству относились тренировочные лагеря, – неформальное введение в военную жизнь везде выглядело одинаково. Тех молодых добровольцев, кто имел опыт канцелярской работы, отправили чистить туалеты, а «пасхальный кролик», явившийся на построение без винтовки, стал козлом отпущения всей части. В свободное время городские мальчики вспоминали свои любимые рецепты, за обедом перехватывали друг у друга лишнюю порцию картофельного пюре и быстро сообразили, что табачные пайки можно менять на продуктовые посылки, которые получали из дома деревенские ребята. Кроме того, Хайнц Мюллер, сын посаженного в концлагерь отца-коммуниста, очень ждал возможности наконец отомстить за все пережитые бомбардировки.

В скором времени Хайнц чувствовал себя счастливее, чем когда-либо на своей памяти. Он прошел базовый курс подготовки и научился обращаться с пулеметом, ручными гранатами и «панцерфаустом» и крепко прижимать винтовку 98К к правому плечу, чтобы смягчить удар при отдаче. Он даже успел влюбиться. Хайнц и его друг Герд получили велосипеды и каждый вечер ездили передавать сообщения подразделению вермахта в соседнем Хальтерне, а потому были освобождены от обычных обязанностей. Вскоре Хайнц разработал систему, позволявшую Герду прикрывать его, пока он ходил на свидания к дочери местного фермера, с которой познакомился во время воздушной тревоги. Наступала весна, и он проезжал на велосипеде почти 13 км до Хальтерна, предвкушая, как увидит и сможет подержать свою девушку за руку, а после, вдоволь наевшись стряпни ее матери, поцелует возлюбленную на прощание под фруктовыми деревьями.

Утром 3 марта во Франконии Руди Бриль и его товарищи из гитлерюгенда, которым было по 15–16 лет, двигались колонной через холм между Фюртом и Лаутенбахом к недостроенным укреплениям, чтобы продолжить работу, когда из-за леса вдруг вылетели два американских истребителя-бомбардировщика. Оказавшись на открытом пространстве без всякой защиты, 30 мальчиков могли только броситься на землю. Когда самолеты с ревом неслись к ним, они видели лица пилотов и их глаза. Читая молитвы, Руди изо всех сил прижался к голой земле. Самолеты сделали два круга и улетели, так и не открыв огонь. Сбежав с холма в относительную безопасность своих окопов, мальчики начали обниматься, опьяненные чувством избавления от близкой опасности. Они догадались, что летчики приняли их за подневольных рабочих. Как вспоминал Руди, через день или два вечерние разговоры мальчиков в общей спальне вернулись к обычной теме – сексу. Они преодолели свой страх. Но враг больше не казался им далеким и безликим: хотя обычно тяжелые бомбардировщики держались на большой высоте или прилетали ночью, на этот раз мальчики видели глаза пилотов [8].

Пока союзники подступали все ближе, Гитлер метался между неоправданно оптимистичными планами на будущее и подготовкой собственного самоубийства, между созерцанием модели восстановления Линца и призывами к последнему отчаянному сопротивлению. Многие принятые им стратегические решения на заключительном этапе войны отличались гибельной самоуверенностью: в декабре он не отправил танковые дивизии для усиления Восточного фронта, вынудил Западный фронт защищать немецкие территории за Рейном и не стал возвращать для защиты Рейха два миллиона немецких солдат, дислоцированных в других странах Европы. Гитлер надеялся дать союзникам отпор или расколоть их и не хотел отказываться от шведской железной руды, балтийских баз подводных лодок или немецких «крепостей» от Бреслау до Ла Рошели, полагая, что эти позиции могут снова понадобиться. Извечный азартный игрок, Гитлер по-прежнему думал, что в этой игре пока сделаны не все ставки, и высшая жертва может переломить ситуацию. Для него война еще не была проиграна. Но без перемирия на Западе и концентрации всех вооруженных сил Германии на одном направлении основное бремя этой высшей жертвы легло на плечи фольксштурма [9].

В отличие от прошлых авантюр Гитлера, на сей раз он не стал брать инициативу в свои руки. Рациональные стратегии теперь приобретали для него оттенки самоубийственного готического романтизма. 24 февраля, собрав гауляйтеров на очередную встречу, фюрер впервые заговорил за пределами своего ближнего круга о том, что, если немецкий народ не выдержит высшего испытания войной, это будет значить, он слишком слаб и заслуживает уничтожения. Это разительно отличалось от всего, о чем трубила пропаганда, и даже ближайшие соратники Геббельса в Министерстве пропаганды были потрясены, когда он заговорил с ними о самоубийстве так, словно обсуждал роли в историческом фильме. Гитлер и Геббельс действительно предпочли бы покончить с собой, но только в том случае, если это будет единственной альтернативой советскому плену, и оба до самого конца надеялись на спасительное чудо [10].

После встречи с гауляйтерами 24 февраля Гитлер слишком обессилел, чтобы выступить по радио с традиционным обращением к немецкому народу. Его последнее (как впоследствии оказалось) обращение к общественности вместо него зачитал по радио его старый партийный товарищ Герман Эссер, однако текст был пронизан характерными для фюрера оборотами: в нем говорилось о еврейско-большевистских убийцах наций и их западноевропейских и американских подстрекателях, свободе германской нации, необходимости сражаться, по крайней мере до тех пор, пока не свершится месть. Прослушав обращение Гитлера, лидер партии в Люнебурге с невольной горькой усмешкой заметил: «Фюрер снова пророчествует». Даже самые преданные корреспонденты Геббельса уже не призывали расстреливать евреев в отместку за бомбардировки союзников (хотя ими двигало скорее осознание слабости Германии, чем отсутствие в ней евреев) и возлагали больше надежд на листовки, которые должны были убедить британских и американских военных не становиться пешками «мирового еврейства». «Помогите нам основать Соединенные Штаты Европы, свободные от евреев! – призывал директор техучилища в Кайзерслаутерне и завершал свое обращение псевдомарксистским штрихом: – Европейцы всех стран, объединяйтесь!» Другой энтузиаст в тот день, когда Красная армия освободила Освенцим, писал: «Гои, проснитесь! Неевреи всего мира, объединяйтесь!» Этим пылким верующим оставалось только надеяться, что пропаганда сможет сделать свое дело там, где подвела сила [11].

В последнюю неделю марта 1945 г. западные союзники пересекли среднее и нижнее течение Рейна и приступили к масштабному окружению немецких армий в Рурской области. 1 апреля, в Пасхальное воскресенье, американские танки встретились у Липштадта, сомкнув северные и южные клещи в кольцо, продолжавшее сжиматься вокруг городов Рейнской и Рурской области. Двигаясь по живописной долине Лан на север к месту встречи в Марбурге, американские войска освободили ряд незначительных городков. 26 марта они заняли Хадамар. Когда местные жители рассказали им об убийствах в психиатрической лечебнице на холме, американцы арестовали директора, доктора Вальмана, и несколько медсестер, удвоили пайки