– Разрешите представиться. ЮрийИгнатьев-Игнатьев, – сказал он. – Простите великодушно, но это былаединственная возможность предстать перед вами, а в этом у меня есть крайняянужда.

Подкинув фалды, как в XIX веке, Игнатьев-Игнатьев присел накресло, но кресло было современным, «утопляющим», нагловатое, нарочитостаромодное движение не соответствовало дизайну. Он как-то нелепо провалился и,чтобы соответствовать этому креслу, дерзко закинул ногу на ногу. Смещениевремен и стилей оказалось столь дурацким, что Марлен Михайлович, несмотря нанапряжение, усмехнулся.

– Игнатьев-Игнатьев? – спросил он ледянымтоном. – Волчесотенец? Знаю о вас немало.

– В прошлом, любезнейший Марлен Михайлович, –сказал Игнатьев-Игнатьев, подчищая себе ногти как бы небрежно, стильно и вновьфальшиво. – «Волчья Сотня» вычистила меня из своих рядов, и я горд, чтоэто произошло за несколько дней до того, как они продались СОСу. Теперь я членпартии «коммунисты-нефтяники»…

– Браво, браво, – сказал Марлен Михайлович. –Из «ВС» в «КН». Поздравляю. Однако не могли бы вы оставить меня одного. Я невполне…

– Более того, я вошел в ЦК этой партии и сейчас хотелбы говорить с вами не как частное лицо, но как член ЦК… – Игнатьев-Игнатьеввопросительно протянул руку к бутылке.

– Не трогайте виски, – с неожиданной для себягрубостью сказал Кузенков.

Изображение Лучникова уже исчезло с экрана. ТеперьТи-Ви-Миг, захлебываясь, повествовал о драме, разыгравшейся в ялтинском«Мажестике»; Лючия Кларк нашла в постели продюсера Джека Хэллоуэя местнуюаристократку Нессельроде! – в то время, как… и так далее, и тому подобное.Среди интервьюируемых персон мелькнул на минуту и недавний эмигранткинорежиссер Виталий Гангут. Он категорически отмежевывался от постельнойистории, заявляя, что на Лючию Кларк он «кладет» (неясное место, господа,позднее постараемся уточнить), а Лидочку Нессельроде «видал в гробу» (последуютразъяснения, милостидари), из всей остальной «шараги» знать никого не желает, аОсьминога ценит как сильно «секущего» в кино продюсера. Без всякого сомнения,интервьюируемый был слегка или основательно навеселе. Ему был задан вопрос:кстати, правда ли, что вы совместно с Хэллоуэем вынашиваете планы сверхмощногоблокбастера? Гангут хитро заулыбался, погрозил пальцем и в таком виде былзафиксирован.

– Кажется, вы знаете и этого негодяя, товарищКузенков? – спросил Игнатьев-Игнатьев, кивая на экран.

– Я вам не товарищ, – рявкнул Марлен Михайлович,налил себе полный стакан виски, а бутылку недвусмысленно переставил подальше отнепрошеного гостя.

– Что касается меня, то я знаю его прекрасно, –усмехнулся Игнатьев-Игнатьев, ничуть не смущаясь. – Витя Гангут –нравственный урод и алкоголик. Дружок нашего героя. Видимо, предательствородины у этих господ в крови.

После стакана виски все вспыхнуло ярким светом и юмором. -

– Не позволить ли вам выйти вон, милостидарь, радетельродины? – сказал Кузенков Игнатьеву-Игнатьеву и резко показал ему надверь. В жесте было что-то ленинское.

Зашевелилось лицо Гангута на телеэкране. В ответ на вопрос оСОСе он сморщился, будто прихлопнул на шее комара и пробормотал:

– Презираю…

Замелькало что-то зарубежное. Ти-Ви-Миг шуровал с одинаковымуспехом по всему миру. Нефть, развратные морды шейхов и революционных лидеров,террористы, плейбои, ученые, спортсмены, модели и бляди.

– Да, я радетель родины своей, – надуваясь спесью,заговорил Игнатьев-Игнатьев и снова потянулся к бутылке, но Марлен Михайловичвновь ее переставил подальше, – и ради борьбы с врагами ея, со сволочьювроде Лучникова, готов соединиться даже с коммунистами-нефтяниками, с самимдьяволом…

– Под Родиной вы что подразумеваете? – спросилМарлен Михайлович.

Глаза Игнатьева-Игнатьева радостно сверкнули – ага, невыгоняют! Все-таки начинается же диалог же!

– Мое понятие Родины, прежде всего отличается отлучниковского, – быстро, едва ли не захлебываясь, проговорил он.

– Только-то и всего, – Марлен Михайлович изобразилразочарование. – Скучновато, господин Игнатьев-Игнатьев. У вас как будто ине Родина, а только лишь Лучников на уме. Задвинулись вы на этой персоне.

Голова Игнатьева-Игнатьева упала, и Марлен Михайловичуслышал глухое отчаянное ворчание.

– Налейте мне скоча, – наконец различил он слова.

– Не налью. Я вас не приглашал. Вы меня не интересуете.

Игнатьев-Игнатьев взял себя в руки, откинул назад волосы,встал и прогулялся по ковру.

– Напрасно пренебрегаете, Марлен Михайлович, –сказал он. – Сейчас я представляю те немногие силы на Острове, которыепротивостоят эпидемии СОСа. Запад, как всегда, расписывается в банкротстве. Мывыходим на Белград, мы ищем пути в Пекин. Мы, семь левых партий, единственные,кто может хоть что-то сделать против СОСа…

– И во мне вы ищете союзника? – усмехнулся МарленМихайлович. – В советском дипломате вы ищете союзника? Любопытно.

– Да, вы наш потенциальный союзник, – сказалИгнатьев-Игнатьев. – У нас есть сведения, что в СССР могущественные кругине хотят воссоединения, и вы из этих кругов.

– Кто это вам сказал, господинкоммунист-нефтяник? – Марлен Михайлович со стаканом виски в левой рукеприблизился и ухватил Игнатьева-Игнатьева за плечо. Плечо оказалось наудивление слабым и податливым, голова кобылообразного субъекта как-то бессильномотнулась. – Отвечайте! Откуда этот вздор?

Игнатьев-Игнатьев молчал, бессильно моталась его голова.

– Это я ему сказал, – прозвучал вальяжный голос, иМарлен Михайлович увидел на пороге располагающего к себе господина с бородойРадамеса, в котором без труда узнал полковника ОСВАГа Вадима Востокова. Изящнопоклонившись, полковник прошел в комнату и поставил на стол серебряное ведеркос бутылкой шампанского. Виновато развел руками.

– Извините, Марлен Михайлович, но это я имелнеосторожность во время одной из официальных бесед сиречь допросов этогокриминального господина высказать нечто вроде подобного предположения.

– Чему обязан, господин Востоков? – почти веселоспросил Марлен Михайлович. «Черное и белое» делали свое дело, мир упрощался,распадаясь на два цвета, уподобляясь телевизионному старому до-цветному фильмудобрых шестидесятых, мир иллюзий.