Минула необычайно тяжелая зима, но и лето принесло страненемного облегчения! Как раз накануне жатвы выпал страшнейший град, уничтожившийурожай этого года, который прежде пострадал от засухи. На 60 лиг вокруг Парижапочти все посевы погибли. Значит, ко многим прочим бедам добавился еще неурожайи грядущий голод. А голод означал мятежи…

Один министр финансов сменял другого, однако худосочиекоролевской казны оставалось хроническим. Нужен был новый министр, уже угодныйне королю, а этому таинственному, неизвестному и опасному существу: народу. Ивот в августе 1788 года королева призвала к себе в личные покои известногофинансиста Неккера и упросила его принять опасный пост.

В этот достопамятный день Симолин явился к Марии вскособоченном парике и сообщил, что на улицах начинается буйство. На площадиДофина летали ракеты и петарды. У подножия статуи Генриха на Новом мосту жглисоломенные чучела короля и королевы. Толпа так неистовствовала, что городскаястража дала залп в воздух, однако и он не смог заглушить рева толпы: «Даздравствует Неккер!»

– Ну что ж, поживем – увидим, – умиротворенно усмехаясь,проговорил Симолин, вполне успокоившийся после чашки чаю (пристрастие к этомуанглийскому напитку сделалось в Париже почти всеобщим). – Знаю только одно –народ есть острое железо, которым играть опасно. Да бог с ним, – Симолин взялМарию за руку. – Вы-то как, душа моя?

Мария несколько делано улыбнулась, как бы невзначай отнимаяу Симолина руку, прежде чем он заметит, какая она холодная и влажная. ОднакоИван Матвеевич озабоченно насупился:

– То в жар, то в холод, как я погляжу? Чесноком врачуетесьли?

Симолин полагал чеснок чудодейственным средством от всехболезней, тем паче – от простуды. Мария хворала с того самого дня, как в концезимы застыла на масленичном санном катании, устроенном Симолиным совершеннопо-русски. При каждом посещении Ивана Матвеевича выслушивала повторяющийсяслово в слово совет, что надобно два зубчика чеснока истолочь, капнуть теплойводички, положить в сей раствор несколько махоньких тряпочек, дать им полчасанастояться, а потом вкладывать такие тряпочки в ноздри – и чихать, пока всяхворь не выйдет, а в голове не прояснит!

Мария покорно чихала – и месяц, и другой, и третий – и пилавсевозможные отвары, настойки и снадобья, что на русский народный, что нааптекарский, научный, французский манер, но вот уж и лето шло к исходу, апериоды кратковременного улучшения все так же чередовались с более длительными,когда не только хворь не выходила, но и, что гораздо хуже, в голове непрояснялось. Дни она проводила в подобии полусна, когда постоянно хотелосьприклонить голову, а исполнение неизбежных светских обязанностей сталоподлинной мукою.

Ночами ее донимали кошмары, из которых особенно частоповторялся один: Мария спускалась в подземелье, куда вело множество крутыхступеней, темнота кругом страшная; густой сырой воздух забивал дыхание. В этомподземелье Мария искала Корфа: он спустился сюда несколько дней назад, но факелего угас, он бродит где-то в лабиринте, тщетно ищет выход… может быть, ужележит мертвый, глядя во тьму остекленевшими глазами, словно и после смертипытаясь найти проблеск света… спасительный выход!

Мария пробуждалась в приступе неистового ужаса, вся вледяном поту, со слезами на глазах, с именем Корфа на устах, с больюнеутихающей, бесполезной, никому не нужной любви в сердце, – чтобы перейти кдневной маете, когда все качалось и плыло вокруг; в комнате, бывало, все времятолклись незнакомые люди, заглядывали Марии в лицо с выражением то сочувствия,то угрозы, то глупо хихикали, точно слабоумные. Потом оказывалось, что никогоне было, Глашенька, заливаясь слезами, божилась, что никогошеньки, ни души! ИлиГлашенька врала – да зачем ей врать?! – или Мария медленно сходила с ума.

Странно – никакого особенного ужаса при этой мысли она неиспытывала. Как если бы болезнь или безумие были некоей силою, пред которойнельзя не склониться: что толку противиться превосходящим силам противника,когда отбиваться нечем? Как писал перед смертью великий Монтескье: «Я человекконченый, патроны расстреляны, свечи погасли».

Ну вот и возникло, оформилось в голове Марии это слово –смерть, – но и оно не напугало ее в том вялом состоянии, в каком она теперьпочти беспрерывно находилась.

Однако бывали и просветления. Как-то раз Глашенька несласвоей барышне стакан с горячим целебным отваром, изготовленным по какой-тоновомодной французской методе, – стакан столь горячий, что, едва войдя вспальню Марии, она почти уронила его на табурет, стоящий у двери, и дажезаплакала, дуя себе на пальцы. В ту же минуту стакан лопнул, распался на дверовные половинки – верно, Глашенька неосторожно стукнула его, – все варевовылилось и с забавным шипением, напоминающим ворчание, быстро впиталось внеструганые доски.

Мария мгновение смотрела на табурет изумленно, а потомзашлась в мелком, почти беззвучном смехе. Глашенька быстро перекрестилась,глядя на нее.

– Знаешь, что я вспомнила? – с трудом прорвался голос Мариисквозь неуемный смех. – Когда ехали сюда… ну, из России ехали! – в Вормсе [107]мы с графом Егором Петровичем зашли в ратушу… – Мария вдруг забыла, о чемговорила, и несколько мгновений напряженно смотрела на табурет, от которогоприятно пахло мокрым деревом. – Как в бане! – Она опять захихикала, а Глашенькаопустила голову, скрывая слезы, вдруг ручьем хлынувшие из глаз.

– Да ну, какая ерунда! Ну, сделаешь другое питье, стаканов,что ли, мало? – удивилась Мария. – О чем это я… ах да! Старая ратуша в Вормсе!Как раз там император Карл V со всеми своими князьями судил Лютера [108]. – Онатак старалась удержаться на стрежне своих воспоминаний, что говорила теперьвполне связно. – И нынче еще там показывают лавку, на которой стоял стакан сядом, для него приготовленным. Божьей милостью он лопнул на мелкие кусочки, ядпролился. Это было, было… в 1521 году! – Мария захлопала в ладоши, радуясь, чтовспомнила дату – с ними она всегда была не в ладах. – И вообрази только,Глашенька! Досужие путешественники вырезали по кусочку от того места, гдестояла отрава, и почти насквозь продолбили доску. Я тогда спросила, неужто длякого-то значимы столь невзрачные сувениры, как щепочки, но меня уверили, что ядсей очень долго сохраняется, и, возможно, кто-то из путешественников дажеотравил такой щепочкой своего соперника или соперницу. И современные химикисмогли даже распознать его состав. Мне рассказывали… это… я помнила, а теперьзабыла! Забыла!