– Я давно знала, что в Королевской библиотеке, в музее,хранились две стрелы диких индейцев, смазанные таким сильным ядом, что он нетеряет свою силу и через сто лет. Если уколешь ими кого-нибудь, то скоро…оцепенение и смерть… Мне удалось за большие деньги сделать так, что одну стрелуукрали. И если раньше тебе помогал пернак, то сейчас не поможет ничто! От этогояда нет противоядия. Через несколько минут ты умрешь.

– Через сколько минут? – спросила Мария, с ужасомпочувствовав, что язык отказывается служить ей.

– А что, уже надоело ждать? – усмехнулась Николь, поигрываяножом. – Ты еще успеешь положить стрелу на место. И поставить книгу «Тристан иИзольда» на мес…

Она не договорила. Мария, словно в задумчивости, взяла книгуи с силой швырнула тяжелый том в Николь.

Она не промахнулась. Острые углы переплета вонзились в щекусопернице. Та вскрикнула от боли, и, не выпуская кинжала, невольно вскинула клицу руки; кривое лезвие чиркнуло по ее шее, как раз над ключицей… как раз там,где билась, гневно пульсировала переполненная злобной кровью яремная вена.

* * *

Николь опрокинулась навзничь, а Мария еще какое-то времяизумленно смотрела на нее. Кровь била из раны, заливала плечи, грудь. Никольуже вся была залита кровью, такой же темно-красной, как ее платье.

Повинуясь какому-то безотчетному чувству, Мария упала рядомс Николь на колени и пальцами прижала перерезанную вену.

Кровотечение уменьшилось, лишь тонкая струйка сочилась израны, а когда Мария прижала к ней платок, то и вовсе почти прекратилось, но этобыла лишь кратковременная отсрочка, Мария знала… знала и Николь, котораяоткрыла глаза и посмотрела в склоненное над ней лицо испуганно и зло.

– Ничего, ничего, – прошептала она, – тебе тоже… уже скоро.

Мария кивнула. Было невыносимо видеть умирающую Николь;никакого удовлетворения внезапно свершившейся местью она не испытывала,чувствовала лишь раздирающую сердце боль. Почему? Из-за того, что умирает та, скоторой была неразрывно и причудливо связана жизнь Марии целых восемь лет? Ахнет, не это!

Николь умирает, и, узнав об этой смерти, Корф придет вотчаяние; но разве достанет у него хотя бы одной-единственной слезинки дляжены, если он все прольет их над гробом любовницы? Вовсе не Николь, а себяжалела сейчас Мария… Ну что ж ты создал сердце человека таким горячим и живым,о господи!

Николь вздрогнула всем телом, и Мария с тревогой взглянула вее бледное лицо, решила, что это – агония, но нет – это был всхлип: слезылились из глаз Николь так же неудержимо, как прежде кровь из смертельной раны.

– Чем я тебе помешала? – с укором спросила Мария. – Зачем тывсе это затеяла? Разве плохо тебе жилось? И так все вышло по-твоему: и деньгиполучила, и он… все равно он был твой!

– Мой? – злобно прохрипела Николь. – Да никогда не былоэтого! Он возненавидел меня с той первой ночи, еще в России. Но он же дал тебеклятву! Лучше бы он прогнал меня, чем терпеть такое. Я же видела, что с нимделалось от ревности, от страха за тебя. Он проклинал себя, тебя, меня. Яхотела… я думала, если не будет тебя…

– Что ты наделала?! – раздался крик, исполненный такогоужаса, что Мария вздрогнула и невольно отдернула пальцы, зажимавшие рануНиколь. И кровь, сдерживаемая ее пальцами, в одно мгновение была вытолкнутатаким мощным толчком сердца, что тело Николь изогнулось в судороге; глазазакрылись, и она замерла навеки.

Мария тихо ахнула от страха – и тут же руки Корфа подхватилиее, стиснули, но отнюдь не в нежных объятиях.

– Зачем ты это сделала? Ты убила ее, ты все испортила!

Он тряс Марию, как куклу. И вдруг что-то вроде изумленияпромелькнуло на искаженном яростью лице Крофа, когда она одним рывкомразомкнула его руки, высвободилась – казалось, без малейших усилий – иотпрянула, пристально глядя на него. О, все-таки он способен на сильныестрасти, этот ледяной барон, Мария его недооценивала! Сейчас минует первыйприпадок гнева, он отдастся скорби над трупом Николь. Ну что ж, надо успеть всесказать ему прежде, чем перед ним будет два трупа.

– Утрите свои слезы! – презрительно бросила Мария. – Я тутни при чем. Это ее бог покарал. За смерть Глашеньки, за предательство вашегокурьера – она следила за ним! – за то, что она медленно убивала меня… но этоневажно! Да, вы потеряли ее, но у меня есть для вас приятные новости. Видитеэту стрелку? – Мария взяла ее с камина, повертела в руках и вскинула брови,увидев, как побледнело лицо Корфа, какой ужас отобразился на нем, как онрванулся выхватить стрелку из ее рук. Но Мария отпрянула, оказавшись проворней.

– Вижу, вы понимаете, что это такое. Николь своего добилась.Видите? – Она показала ему свои запачканные темным ядом пальцы. – Думаю, непройдет и пяти минут, как вы станете свободны.

Корф вздохнул, но не сказал ни слова – у него перехватилогорло, а Марии показалось, что он вздохнул с облегчением.

– Вы мне не верили ни дня, ни минуты! – закричала она вотчаянии, и слезы хлынули у нее из глаз. – Вы отталкивали меня! Это вы виноватыво всем!

Она рыдала, оплакивая свою попусту загубленную жизнь. ЛицоКорфа было неразличимо за пеленою слез. Вдруг он покачнулся, и Мариипоказалось, что барон сейчас повернется и уйдет, оставив ее умирать водиночестве.

Да что же он все не действует, этот яд?!

И, желая лишь одного: умереть сейчас, сию минуту,немедленно! – она принялась колоть себя стрелкой в руку, каждый раз вскрикиваяот боли, но испытывая почти счастье при мысли, что страдания ее наконецпрекратятся.

Корф бросился к ней, стиснул, вывернул руки, вырвал стрелку– и с ужасом уставился на ее окровавленные запястья. Мария рванулась было, дасил ее уже не хватило, а потому она только уткнулась лицом в его грудь изаплакала тихо, как маленькая обиженная девочка.

– Я люблю вас до смерти, всегда любила, – пробормотала она.– Это я все делала нечаянно, от горя… простите меня!

Мария чувствовала, как набухают веки; она всегда дурнела отслез, – лицо покрывалось красными пятнами, отекало. И она зарыдала еще пуще,представив, какой уродиной сделается в смерти. Николь-то удалось остатьсякрасивой!

Корф отстранился от нее и сделал какое-то резкое движениеруками. Мария быстро вытерла глаза – и вскрикнула от ужаса: он вонзил стрелку всвое запястье. Мария не могла вымолвить ни слова, она лишь смотрела в егоосунувшееся, безмерно печальное лицо.