– Я люблю тебя, Мария, – сказал он тихо. – Люблю безумно.Все, что я сделал, я сделал в этом безумии. Сам во всем виноват, но теперь ужпоздно каяться. Времени осталось чуть… только чтобы поклясться тебе: с тойсамой ночи в Петербурге я не прикоснулся к Николь, я платил ей, как платят втеатре актрисе, – и она хорошо играла свою роль. Я хотел ранить тебя каждыйдень, но я сам был весь изранен ревностью и недостоин счастья. Но бог милостив:мы умрем вместе.

– Зачем? – пролепетала Мария.

– Зачем мне жить без тебя? – прошептал Корф, и губы егосомкнулись с губами Марии.

Голова у нее закружилась, и она упала бы, если бы Корф изовсех сил не прижал ее к себе. Но и его, верно, уже не держали ноги; не размыкаяобъятий, они опустились на колени, словно давая клятву перед богом… даваяпоследнюю, предсмертную клятву своими поцелуями, в которых сейчас была одналишь любовь, наконец-то обретенное ими сокровище.

– М-да… – произнес совсем рядом скрипучий голос. – Какаятрогательная сцена! Ну почему это не могло произойти года два назад?! Эх, вечномне не везет!

Корф и Мария, с трудом оторвавшись друг от друга, повернулиголовы.

Перед ними, как всегда, в черном, словно Смерть, стояла,опираясь на знакомую Марии трость, бывшая графиня Строилова, тетушка Евлалия Никандровна…Евдокия Головкина!

* * *

Корф вскочил, поднимая Марию, и они замерли, прижавшись другк другу.

Мария с ужасом смотрела, как старая злодейка проковыляла покомнате, удостоив лишь одним брезгливым взором залитый кровью труп Николь, иопустилась в кресло у камина, затем поднесла к носу флакончик с ароматическимисолями.

– Не выношу крови, – проворчала она, нюхая флакончик. – Очем бишь я? Да, о времени… Всегда опаздывала, всегда. А тут повезло. Успела!

– А завещание все равно недействительно! – проговорилаМария. – И даже если мы сейчас умрем…

– Дитя! – Евдокия театрально возвела глаза к небу. – Кураре– яд, которым смазана стрела, хранящаяся в музее Королевской библиотеки, –действует мгновенно. А ты все еще жива, и барон тоже, хотя вон, гляжу, до кровирасцарапали себе руки. И кровь их смешалась! – добавила она патетически, словнопроизносила какую-то цитату. – Воистину, Тристан и Изольда!

Вид у Корфа был столь же ошалелый, как и у Марии.

– Кураре? – переспросил он. – Но если…

– Да! – кивнула Евдокия. – Если вы оба еще живы, значит, этоне кураре. Настоящая стрела так и лежит в музее. Николь заплатила бешеныеденьги за подделку – у меня ведь есть везде свои люди, сами знаете.

Корф покраснел, как школьник, и разжал объятия.

– Отчего же вы меня не предупредили?! – возмущенно выкрикнулон.

Евдокия развела руками:

– Не успела. Клянусь! Меня задержал портной. Я ведь потеряластолько драгоценного времени, по вашей просьбе следя за Машенькой… надеюсь, тыпозволишь мне называть тебя так, дорогая девочка? По старой памяти, а? Все-такитетушка Евлалия немало пособила тебе в жизни, даже умудрилась оченьсвоевременно заболеть в Берне, чтобы ты могла навестить ее… а синий цвет тебебыл очень к лицу!

Мария только и могла, что тупо моргать. Так вот почему таксторонилась ее старуха в дилижансе! Вот почему так старательно прятала лицо вшалях и вуалях. Это была Евдокия. И старая монахиня на пристани в Туне… исиделка, бросившаяся вон из спальни Марии… Евдокия следила за ней!

Но почему? Зачем? И что значат эти слова: «По вашейпросьбе»?

– Димитрий, – робко обратилась она к мужу. – Димитрий, я непонимаю… Вы просили ее? Зачем?

Он нахмурился.

– Видите ли, я беспокоился за вас и… не очень доверял вам.Но в том дилижансе вы встретились случайно: госпожа Головкина негласносопровождала нашего курьера.

– Его многие сопровождали, как я погляжу, – сухо проговорилаМария. – Вы что же, и ему не доверяли?

– Он был предателем, – невозмутимо ответил Корф. – Я знал обэтом с самого начала. Он работал и на нас, и на Пруссию. Кстати, выяснили мыэто с помощью госпожи Головкиной – она является тайным сотрудником «Чернойканцелярии» [109], и сведения, нами оттуда получаемые, не имеют цены. Вот мы иподставили негодяя англичанам. С помощью Николь… но она, разумеется, не знала,что оказывает нам услугу, а честно отрабатывала свои фунты стерлингов.Осуществить же всю операцию должны были мы с Евдокией Никандровной. – Онотвесил старухе легкий полупоклон, и та улыбнулась ему снисходительно.

– То есть вы снова стали работать вместе? – спросила Мария.

Корф смущенно взглянул на нее.

– Мы с Симолиным не могли потерять такого прекрасногоагента. Разумеется, с документами Этты Палм вы сработали блестяще, но онавсе-таки заметила ваше отсутствие, могла вас заподозрить. А для ЕвдокииНикандровны ссора с вами стала настолько прекрасной рекомендацией, чтоангличане схватились за нее обеими руками!

– Ссора? То, что она пыталась похитить меня и вас, чтобыпотом убить, – это вы называете ссорой? – прошептала Мария. – Как же вы могли…

Она осеклась, замотала головой.

Она не хочет ничего слушать! Что толку? Заранее ведьизвестно, что скажет Корф: интересы дела, интересы России. А жизнь – жизнь ее иНиколь? Мария взглянула на уже застывшее окровавленное тело. А любовь?..

Нет. Этого нет. Этого не существует! Грош цена признаниямКорфа, сделанным в предчувствии смерти, – ведь и заключенные под страхом смертиспособны возвести на себя напраслину!

Мария взглянула на стрелку, лежащую на полу, и пожалела, чтоона не отравлена. Померещилось счастье хотя бы умереть любимой, да, видать, этосчастье не для нее.

Теперь хотелось лишь одного – оказаться как можно дальшеотсюда. Скрыться! Исчезнуть! Она ринулась прочь.

Выскочила за дверь – и столкнулась лицом к лицу с Гизеллойд’Армонти.

Что она здесь делает? Зачем пришла? Подслушивала?

Но это все пустое. Главное – здесь близкий человек, в глазахкоторого светится сочувствие и нежность. Это сестра Сильвестра, а только он, онодин во всем свете истинно любит Марию!

Она схватила Гизеллу за руку:

– Увезите меня отсюда! Поскорее! Пожалуйста.