— Мама, перестань плакать, здесь стольколюдей, ты что, не понимаешь?

— Я не могу, — всхлипнула она ему в шею.

— Не езди в Берлин, поедем со мной домой! — Онтоже заплакал и не хотел отпускать ее.

Служащая, которая должна была проводить его досамолета, грустно покачала головой и сказала, что им пора. Кончилось тем, чтоона силой потащила зареванного, упирающегося Тура к выходу. Пассажирыостанавливались и как-то странно смотрели на них, словно в первый раз виделиплачущих людей.

— Мама, приезжай домой и выходи замуж за папу!Мама, противная, приезжай домой! — кричал Тур, пока их не разделила дверь.

В автобусе по дороге в город Руфь поняла, чтоникогда не станет ничем, кроме неудавшегося второсортного художника. Премиягазеты и мастерская в Берлине еще не означали, что она что-то собойпредставляет. В действительности она обыкновенная эгоистка, изменившая своемуребенку ради так называемой карьеры.

Что, собственно, мешало ей писать картины вмаленьком поселке в рукаве фьорда, где жили Тур и Уве? Многие художники жили иписали в рукавах фьордов.

Мунк, например, жил в Осгорстранде и писалсвою семью. Свое горе. Правда, позже он переехал в Христианию и получилстипендию для поездки за границу. Он был неженат, и у него не было детей,вспомнила она. Женщины, которые хотят играть в художниц, не должны иметь детей.

Руфь свернула тюфяк Тура и убрала его в чулан.Но серую бумагу, которой она застлала весь пол, чтобы они каждый день моглирисовать свои рождественские рисунки, она не тронула.

Потом она поставила на мольберт свой самыйбольшой альбом для набросков и схватила уголь. Она не успела опомниться, как набелом листе возник смелый, упрямый профиль Тура. Колени его были подняты кподбородку. Руки держали старый тюфяк, словно это был тяжелый ковер-самолет,который никогда не умел летать.

И тут же она узнала в этих линиях собственноедетство. Свою тоску по чему-то, чего она еще не знала.

По телефону хозяев Руфь позвонила Уве, чтобыубедиться, что Тур благополучно вернулся домой.

— Конечно вернулся. Уши? Нет, с ушами у неговсе в порядке, — сказал Уве.

Она объяснила ему про барабанные перепонки, ноон успокоил ее, что такое часто бывает у детей.

— Тур все время хвастается тем, что видел вОсло, и сетует, что у нас с Мерете слишком маленькая елка по сравнению с теми,какие стоят в Осло. Например, перед Университетом стоит елка до неба, —засмеялся Уве.

— Спасибо, что ты мне это сказал. — Голос унее сорвался.

— Руфь, ты меня слышишь? — спросил он,помолчав.

— Да.

— Как у тебя дела? Там, в Берлине?

— Неплохо. Но похвастаться нечем, — призналасьона.

— Тебе нужна помощь? Я хочу сказать... Позвонимне. если что.

— Спасибо тебе. Береги Тура, это лучшее, чтоты можешь сделать, раз уж меня нет рядом.

— Это само собой, не думай об этом. И помни...тебя тут не хватает не только Туру.

— Спасибо! Передай всем им от меня привет.

— Это мне тебя не хватает!

Она прислонилась к ледяной стене в холле.Хрустальное бра сверкнуло ей в глаза со стены над телефоном.

— Не говори так, — прошептала она.

— Я серьезно.

— Мерете это не понравилось бы...

— Мерете — это ошибка. Мы не подходим другдругу. Хорошо, что мы не поженились.

— Конечно, вы подходите друг другу.Пожалуйста, перестань.

Он сдался. И она поблагодарила его, не оченьпонимая, за что именно благодарит. Конечно, за Тура.

Днем она достала пастель. Модели ей нетребовалось. Он и так все время стоял у нее перед глазами.

Ночью ей приснилось, что она несет Тура черезОстров. Они шли по дну между камнями, через гущу водорослей. Из егокровоточащего уха выплывали маленькие рыбки. Их было очень много. Они косякомплыли следом. Руфь оглянулась, их были миллионы.

В 1980 году Горм записал в желтом блокноте:«Ничто не может вызвать такого морозного покалывания в душе, как полуночноемайское солнце».

Это было накануне, а сейчас он сидел в своейквартире у окна, держа блокнот на коленях. Именно здесь он делал свои записи.

Илсе отказалась встречаться с ним по личнымделам в здании фирмы. Поэтому квартира здесь стала для Горма пристанищем, гдеего никто не беспокоил. Он даже немного обставил ее. Несколько удобных кресел ижурнальный столик. Письменный стол. Кровать, в которой он спал очень редко ивсегда один.

Последние недели он почти не покидал мать,уходя только на работу. Вечером он сказал ей, что вернется поздно — ему надопоработать.

Мать завела привычку бродить по ночам. Шаркаяшлепанцами, она проходила мимо его двери и спускалась по лестнице. Его онаникогда не будила, и все-таки он просыпался. Будто у него в голове звонилколокольчик, который предупреждал, что мать проснулась. Так бывало и в детстве.Колокольчик звонил, когда мать бывала несчастна, или более несчастна, чем обычно.

Но теперь все было иначе, куда серьезнее. Ейне смогли удалить опухоль. Это произошло зимой. Срок ей был отпущен до весны. Влучшем случае — до лета. Горму советовали, если возможно, куда-нибудь съездитьс ней. Она мечтала о Риме. Но сперва ей предстояло оправиться от сеансовхимиотерапии, немного окрепнуть.

И вот теперь Горм вставал и сидел с ней, когдаслышал, что она спускается по лестнице. Мать почти не жаловалась, но онпонимал, что боли у нее сильные. Их ночные разговоры отличались от тех, что онивели днем. Были яснее, проще.

— Тебе хуже? — иногда спрашивал он.

Она отвечала, не особенно посвящая его в своеположение. Ее ответы были, скорее, похожи на наблюдения комментатора:

— Кажется, немного лучше. — Или: — Нет, все тоже самое. — Или еще: — По правде говоря, не знаю. Расскажи мне лучше про фирму.И о городе. Ты наверняка знаешь что-нибудь смешное.

Он следил за тем, чтобы у нее всегда был номертелефона, по которому его можно найти. Он провел телефон и в их дом вИндрефьорде, так что теперь она могла позвонить ему и туда. Но она не звонила.Она перестала интересоваться, с кем он бывает. Если она и знала про Илсе, то нисловом этого не выдала.

Она никогда не спрашивала об Индрефьорде иличто он там делает. Как будто и так все знала. Прежде у нее была привычкаспрашивать, вылил ли он из кофейника гущу и оставил ли его перевернутым вмойке. А также не забыл ли насыпать опилок в выгребной уборной. Это его всегдараздражало.

Он еще думал об этом, когда зазвонил телефон.Ольга была очень взволнована: он должен немедленно приехать домой. Фру Грандене хочет с ней разговаривать.