Когда Горм приехал, мать была без сознания. Вбольнице она пришла в себя, и ей дали морфин. Несколько часов он просидел у еекровати, не зная, о чем говорить. Он чувствовал, что должен что-то сказать ей,но в голове у него было пусто. Временами он не был уверен, знает ли она, что онрядом.

Занавески были задернуты. Единственное, что впалате было живым, — это дыхание матери, которое заставляло подниматься иопускаться ее провалившуюся грудь. Себя он чувствовал бумажной куклой, согнутойпополам и посаженной на стул.

Горм не хотел отходить от матери и потомупопросил сестру позвонить Эдель и Марианне и сказать, что положениекритическое. Пусть приедут как можно скорее. Он был рад, что пока их тут ещенет. С ними он чувствовал бы себя еще беспомощнее.

Ее руки, лежавшие на одеяле, были синеватые ипрозрачные. Вид капельницы и пакета с коричневатой жидкостью, прикрепленного ккраю кровати, внушил ему чувство, что кто-то злобный хочет унизить мать ивыставить ее в смешном виде. Он попытался убедить себя, что такая мысль моглаприйти в голову только ребенку, но это не помогло. Зато разозлило еще больше.Он взял полотенце и прикрыл им пакет.

Фигуры матери под одеялом не ощущалось совсем.Торчащая из-под перины голова, казалось, существовала сама по себе. Лицо сгладкими скулами светилось белизной. Кожа да кости. Губы утратили очертания ибыли бледнее лица. Гнев Горма усилился еще больше.

Он пошарил в сумке, которая у матери всегдабыла наготове и которую они захватили с собой в больницу, и нашел косметичку. Итут же весь сжался в своем большом теле — ему снова было семь лет. Он решилподкрасить мать. Наклонившись над ней, он провел помадой по губам. Рука у негодрожала. Но ему удалось овладеть собой и довести начатое до конца.

На мгновение мать открыла глаза. Губыпопытались что-то произнести, но он ничего не понял. Он знал, чего мать ждалаот него. Ведь, кроме него, у нее никого не было. Но сейчас плакал он.

Когда он еще раз провел помадой по верхнейгубе матери, веки ее дрогнули и свистящее дыхание со вздохом остановилось. Емуне пришлось закрывать ей глаза, она сделала это сама. Зато он сложил ей руки.Они были холодные. У нее всегда были холодные руки.

* * *

Бабушка была оскорблена тем, что матьопередила ее. Это противоестественно, считала она. Она держалась очень прямо,хотя ей и пришлось сидеть всю церемонию. Во время встречи после похорон она безконца говорила о том, что Гудрун никогда не думала о других, только о себе.

— Я должна сказать тебе одну вещь. — Онаткнула в Горма пальцем. — Если бы не Гудрун, твой отец был бы сейчас жив. Но,конечно, ему пришлось бы заботиться о ней. А где твоя красивая невеста, Горм?Почему ее здесь нет?

Поскольку некоторые из тех, кто пришел отдатьматери последний долг, еще стояли в холле, Горм счел необходимым положить конецэтим разговорам. Для этого он наклонился и поцеловал бабушку в губы. От нихслегка пахло кислым и мятными пастилками.

— Я называю это удар ниже пояса, — сказалабабушка и вытерла губы, кое-кто улыбнулся и даже незаметно засмеялся. —Прекрасные похороны! Люди стоят и веселятся. Следующая моя очередь. И япредупреждаю всех, что не желаю видеть на своих похоронах кислых физиономий.Ненавижу, когда люди плачут только потому, что считают, будто это их долг.Горм, отвези меня домой, а то я пропущу «Новости» по телевизору.

Марианна и Эдель предложили попозже занятьсянаследством и дележом имущества. Горм был не против. Марианна позаботилась,чтобы Ольга уехала к своим родственникам: ей, как она говорила, хочется прийтив себя. Против этого Горм тоже не возражал. Но его удивило, когда Марианнасказала, что хочет задержаться на несколько дней без мужа и детей, чтобыразобрать материнские вещи. Эдель это как будто задело, но она от своих плановне отказалась: ей нужно было как можно скорее вернуться в Осло.

Когда все разъехались, Горм, давно запустившийвсе дела, остался в конторе до позднего вечера. Вернувшись домой, он засталМарианну в комнате матери. Дверь была открыта, и он заглянул к ней.

— Пойдем куда-нибудь поедим? — предложил он.

Марианна стояла возле секретера и читалакакие-то старые письма. Она подняла голову, и Горм увидел, что она плачет. Онподошел к ней, пытаясь придумать слова утешения.

Неожиданно она обхватила его за шею.

— Она была так несчастна... Всю свою жизнь.Поэтому мы и выросли такими. Ты никогда не думал об этом? А теперь пришла мояочередь.

— Давай сядем? — пробормотал он.

Марианна цеплялась за него. Тискала, обнимала.Упала перед ним на колени и обхватила руками его ноги.

Она говорит о матери, а думает о себе, подумалон.

Он склонился над ней. Хотел поднять ее. Но несделал этого. А опустился на ковер рядом с ней. Уткнулся лицом ей в грудь изамер, ее дыхание легонько хлестало его по лицу.

— Пожалей меня, поиграй со мной! — прошепталаона. Странное воспоминание из детства защекотало ему ноздри. Он смотрел в еевдруг изменившееся лицо.

— Идем! — хрипло сказал он и сдернул резинку,удерживающую ее волосы. Маленькую фиолетовую резинку.

Она позволила увести себя. Они опять былималенькие и играли в прятки. Где-то был тот, кто должен их найти. Мать илиЭдель. Может быть, отец. Но они спрятались в чулане под лестницей, ведущей навторой этаж. Горм всегда прятался там. Или там пряталась она? Во всяком случае,когда искала Эдель, он нырял в темноту чулана и прятался там. Так емунравилось. И она это знала.

Теперь в чулане было не столько обуви, какраньше. Но сохранился пыльный, холодный запах гуталина, воска и старой верхнейодежды. Они забрались туда и, обнявшись, тесно прижались друг к другу. Ихвзрослые тела сжались. В конце концов они упали друг на друга.

— Ты только не умирай, — шептала Марианна игладила его лицо и шею.

От темноты все сделалось нереальным. Пересталобыть опасным, потому что было ненастоящим. Даже мысли.

— В один прекрасный день мы можем умеретьвместе, — услышал Горм чей-то голос.

Их окружала безмолвная темнота. Они снова былидетьми.

* * *

Однажды в сентябре Горм проснулся в «ГрандОтеле» в Осло и не мог никак вспомнить свой сон, но как-то он был связан сосмертью и оставил после себя чувство, что теперь уже все неважно. Всепредопределено заранее. Не нужно ни о чем заботиться, потому что все напрасно.

Возможно, он привез это чувство с собой издома, потому что Илсе не захотела с ним поехать. Сначала она даже согласилась,но вечером накануне отъезда позвонила ему и объяснила, что у нее нет времени натакую поездку. Он не стал переубеждать ее, только сказал, что им могло бы бытьхорошо вместе.

Может, во всем был виноват образ жизни, ккоторому они привыкли? Может быть, это он не способен на более тесныеотношения? Ведь обычно они его ни к чему не обязывали. И вместе с тем, его непокидало чувство, что жизнь проходит мимо, а он мерзнет в одиночестве.