Он отнял от лица сухие и жесткие руки и диким взглядом обвелсвое жилище.

Вон кровать с серой от грязи и времени наволочкой и сбитым вкомья тощим ватным одеяльцем. В нижний переплет окна вставлен кусок желтойфанерки. Стол, а на столе стаканы, грязные тарелки, огуречные хвосты ипристывшие к блюдцам высохшие селедочные кости. И часы тикают так, что тянетсейчас же повеситься над этим столом с селедочными костями, не видеть ничего,особенно желтой фанерки вместо окна…

Как это все с ним вышло? Почему он здесь? Где родители исветлая квартира, залитая спелым, как дынька, южным солнцем? И где запах кофе,чистоты и материнских духов, всегда витавший в кухне? Кто теперь спасет,защитит, не даст пропасть? Кому он теперь нужен?!

Или нет. До обители он не доберется. Его схватят по дороге.Схватят и непременно убьют. Нужно искать того мужика, главного на этойпроклятой стройке.

Может, он и не убьет.

Может, и вправду он не убьет? Простить не простит, но ведь…и не убьет же! Это страшно, это во много раз страшнее, чем купить билет в общийвагон, но это единственный способ спастись.

Господи, помоги, вразуми сироту!.. В последний раз наставьна путь истинный.

А что он ему скажет, тому мужику? Что сатана заставлял егоделать всякие пакости, а теперь грозится совсем убить, если он, ЛеонидГаврилин, не сделает еще одну, последнюю?

Не поверит тот мужик. Ни за что не поверит. Да будь на егоместе он сам, Леонид Гаврилин, ни за что не поверил бы полоумному субъекту срасплывчатым взглядом и трясущимися руками.

В допотопном телевизоре, что-то неслышно бормотавшем в углу,вдруг сбилась картинка, пошла серыми трескучими полосами, и он понял, чтоначинается самое страшное.

Как у зайца, выскочившего на дорогу, в свете автомобильныхфар делается что-то вроде столбняка, так у Леонида Гаврилина внезапно отнялисьноги, а загривок словно бы вскипел — на крыльце сильно топали и ругались,дергали и ломились в хлипкую дверь.

Спасенья нет. Он опоздал на свой поезд до тихой обители.

Он не успел уйти. Сейчас его будут убивать.

У него хватило сил только чтобы закрыть глаза, чтобы невидеть, как именно его будут убивать.

Дверь отлетела, ударилась о стену, и негромкий голос сказалпрезрительно:

— Ну что? Что с тобой делать-то? Тебя предупреждали?Предупреждали! Просили? Просили! А ты?!

Утром неожиданно объявилась Леночка.

Леночка обладала потрясающей, ни с чем не сравнимойспособностью объявляться именно тогда, когда она была меньше всего нужна.

— Степ, ты мне звонил? — спросила она ласково, и ее голосоквполз ему в ухо, пробил все слабые и хилые перепонки и в полном соответствии справилом буравчика ввернулся в мозг. — Я в Греции была. Грелась. Знаешь, какхорошо холодной весной на теплом солнышке погреться? М-м-м… Только ты никогдасо мной не ездишь. Почему, Степ?

На кухне приятно позвякивала посуда, бодро бубнил утреннийтелевизор, еще не отягощенный никакими дневными катаклизмами, Иван канючил, ноне противно, а как-то легко, тоже по-утреннему, и среди всего этого главным, неправдоподобным, пугающим и славным был голос Ингеборги Аускайте, с которойСтепан провел всю сегодняшнюю ночь.

— Сте-епа! — позвала в трубке Леночка. — Ты что? Спишь еще?Зачем ты меня искал? Я на автоответчике три твоих послания прочитала! Денежекхотел дать?

И она засмеялась.

Степан прикрыл дверь в ванную, отделяя себя от голосов Иванаи Ингеборги, от утренних звуков и вообще от всей только что начавшейся новойжизни.

Черт его знает, зачем он ее искал. И когда это было?Зачем-то она была ему нужна, он действительно несколько раз ей звонил, но вотзачем?!

— Степ, ты ко мне сегодня приедешь? Я тебя жду. Язагореленькая, славненькая, отдохнувшая. Приезжай. Ты так давно не был.

— Нет, — сказал Степан, удивляясь тому, как легко этопроизнеслось, как будто само собой, — нет, не приеду. Я же сказал, что больше ктебе не поеду. Ты просто забыла.

— Ты столько раз говорил мне, что больше ко мне не поедешь,что я со счета сбилась, — засмеялась Леночка, — приезжай, не кривляйся! Или утебя сегодня такое настроение, что я должна тебя уговаривать, да? Умолять?Господи, какой ты предсказуемый, Степа!..

— Конечно, предсказуемый, — согласился он. У него теперьбыла Ингеборга, и сам черт ему был не брат. Вдруг он вспомнил, зачем искалЛеночку. — Слушай, ты к Ивану в школу ходила?

Похоже, Леночка оказалась застигнутой врасплох, потому чтопромычала нечто неопределенное, но вполне утвердительное.

— А зачем?

— Ч-то? — спросила она с некоторой запинкой.

— Зачем ходила? Чего это тебя туда понесло? Про Иванакакие-то вопросы задавала, про учительницу его! Ты что это? Обалдела?

Он никогда — никогда! — не разговаривал с ней в таком тоне,и Леночка даже растерялась немного, а сверло, которое засело у него в мозгу,вдруг вступило в противоречия с правилом буравчика и куда-то делось из головы,как будто его и не было вовсе.

— Степ, просто я… решила поинтересоваться, как наш сын… —начала она, очевидно, не в силах сразу придумать, что бы соврать потолковее, ноСтепан перебил.

— Стоп. Вот про нашего сына никаких заходов мне не надо. Тыточно помнишь, в каком именно он классе, или тебе подсказал кто?

Ей бы собраться, ей бы взять себя в руки, быстро и четкопроанализировать ситуацию, по новой оценить и не дать бывшему мужу ни одногоочка форы. А Леночка… растерялась.

Впервые в жизни она растерялась в разговоре с такой тряпкойи валенком, каким ей представлялся Степан.

С каждым словом он как будто выходил из-под ее контроля. Скаждым своим хамским вопросом он удалялся от нее, и это было как-то совершенноясно, и еще было ясно, что вернуть его под свой контроль Леночке будет очень трудно.

И хуже всего было то, что он отлично знал об этом.

— Так зачем ты к нему в школу приперлась? — наслаждаясьсвоим новым положением, настаивал он. — Что ты хотела узнать?

— Степ, я хотела узнать… я хотела узнать, как он учится. Мневедь тоже интересно.

— Ну да, — согласился Степан, — интересно тебе.

Леночка немножко пришла в себя и мужественно соскребла вкучку остатки прежнего тона.