по его словам, даже этим задирам придется соблюдать правила. С чувством глубокого удовлетворения он связался со штабом военно-морского флота в Бриндизи по телефону и потребовал от дежурного разбудить адмирала и сообщить, что в три часа ночи его навестит британский представитель.

По мнению капитана, к настоящему моменту немцы уже покинули провинцию, но на дороге к Бриндизи следовало соблюдать осторожность, чтобы случайно не столкнуться с их арьергардом. В основном немецкие войска здесь представляли собой обслуживающий персонал аэродромов, а боевых частей было совсем немного. Где-то на севере, возможно в Бари, дислоцировалась немецкая 1я парашютная дивизия, телефонная связь с которой оборвалась незадолго до нашего появления.

Капитан был воодушевлен и доволен: для него война закончилась. Он проглотил горечь поражения и сосредоточился на заманчивой перспективе сотрудничества с британскими джентльменами. Такому снобу, как он, это было по душе.

Мы долго говорили о войне в пустыне – капитан оказался тем самым офицером разведки, который передал мне мнение итальянского штаба о наших рейдах на Тобрук, Бенгази и Барку (я упоминал его ранее). Он много знал о наших планах в этих операциях и даже сделал вид, что помнит мое имя. Я принес из джипа бутылку виски, и мы выпили ее вместе с его командиром, когда тот наконец появился. Выслушав мои инструкции, генерал сообщил, что утром первым делом свяжется с генералом Хопкинсоном, а в течение дня организует переброску всего имеющегося в дивизии автотранспорта в Таранто. (Относительно участия его солдат в боевых действиях на нашей стороне генерал лишь развел руками.) На выходе из штаба ко мне подбежал часовой-итальянец, которого мы разоружили. Обливаясь слезами и громко всхлипывая, он умолял вернуть ему оружие, иначе у него будут неприятности.

Вернувшись к своим бойцам, я попросил Бьютимена установить антенну и попробовать связаться с Бруксом в штабе нашей дивизии. Я передал ему первую шифровку со скупыми разведданными, и мы устроились поесть. Бьютимен долго стучал телеграфным ключом, прежде чем дождался ответа, так что, когда мы, с несколькими задержками, добрались до окраин Бриндизи, было уже не три ночи, а шесть утра. Редкие прохожие разбегались, завидев нас. Мы ехали по улицам под звуки торопливо закрывающихся ставен. Хотя нам обещали теплый прием, на деле мы двигались к штабу военно-морского флота через молчаливый, угрюмый и враждебный город.

Помятый и небритый, я шагнул своим грязным солдатским ботинком на мраморные ступени, ведущие в величественный просторный холл. Сквозь малиновые занавески на шести окнах со стороны гавани пробивались лучи восходящего солнца, освещая коренастую фигуру, стоящую посреди зала в нелепом наряде. Адмирал предстал передо мной с орденской лентой, медалями и шпагой. На желтом одутловатом лице читалось раздражение, поскольку в такой позе он провел уже три часа. Первым делом он пожаловался на наше опоздание.

– Немедленно принесите стул адмиралу, разве вы не видите, что его превосходительство падает с ног от усталости! – обратился я к своему провожатому.

Несчастный адмирал, которому окончательно испортили сцену почетной капитуляции, отказался от стула и провел меня в свой кабинет, где он пыхтел, ворчал и возражал, пока я говорил. Ссылаясь на головную боль, он обещал заняться делами попозже, но я не собирался терпеть его выходки, и уже через двадцать минут мы отправились на осмотр гавани, базы гидропланов и аэродрома. К девяти утра мы закончили и высадили его у штаба, а сами через весь город поехали в Лечче.

Тем временем Бриндизи кардинально преобразился. Изо всех окон вывесили британские и итальянские флаги, а также гобелены, которые тут используют для религиозных процессий. На рыночной площади с каждого лотка продавались маленькие британские флаги (порой с причудливо перепутанными цветами) и сине-бело-красные кокарды. Толпа высыпала на улицы, так что мы едва могли проехать. Вокруг раздавались одобрительные возгласы. Мужчины забирались на наши джипы, жали нам руки и целовали нас в порыве энтузиазма. Происходящее озадачило меня: еще два дня назад мы воевали с этим народом, а сейчас они встречают нас, как будто это их собственная победоносная армия вернулась домой, одолев врага. Они так долго и отчаянно ждали конца ненавистной войны, что теперь катастрофическое поражение их армии стало желанной платой за мир, который мы принесли. В их несложной картине мира мы были союзниками и друзьями, сражавшимися, чтобы избавить исстрадавшийся народ от злокозненных правителей и положить конец кошмару террора и неуверенности в завтрашнем дне. Они самозабвенно любили нас, своих избавителей, и вовсе не пытались, как может кому-то показаться, угодить новым хозяевам – их радость не основывалась на расчете. Они просто чувствовали своими измученными сердцами, что мы выиграли эту войну для них.

Задним числом я осознал, что чуть раньше, в первое наше появление в Бриндизи, местные просто приняли нас за вернувшихся немцев.

В каждой деревне, которую мы проезжали в тот день, события развивались по одному и тому же сценарию. Как только мы приближались к первым домам, поднималась волна паники: женщины хватали детей и кидались к своим жилищам, хлопали двери и ставни, телеги скрывались в переулках, мужчины на велосипедах стремительно уносились прочь. Центральную площадь мы находили пустой, если не считать двух-трех мальчишек, в которых любопытство пересиливало страх. По мере нашего приближения на их лицах забавно сменялись выражения удивления, недоверия, замешательства и наконец уверенности. Тогда они срывались с места, как сумасшедшие, и бежали по улице, колотя в каждую дверь с пронзительными криками:

PPA в Италии

– Inglesi, inglesi, inglesi!

А за дверями как будто только этого и ждали, и на улицы высыпали толпы, заполняя площади и окрестные улицы. Нас обступали, обнимали, качали и целовали. Если мы задерживались (а часто по-другому и не получалось – толпа просто не давала нам проехать), то к моему джипу пробивались местные важные персоны и произносили приветственные речи. Тут же появлялись дары: нам на колени водружали корзины винограда, миндаля и яблок, в кузов складывали яйца, хлеб и сыры. Над головами по рукам шли бутылки вина и стаканы, со всех сторон звучали тосты и здравицы. В одной деревне старуха принесла нам кувшин холодной воды и одно яйцо – больше у нее ничего не было. Я сделал большой глоток воды и, не понимая, как поступить с яйцом, тут же выпил и его. Повсюду americani (пожилые мужчины, съездившие в США на заработки и вернувшиеся в родную деревню с небольшим запасом долларов) выходили вперед, приветствовали нас словами «Ello, boy» и молчаливо застывали, ведь они давно забыли те немногие английские слова, которые когда-то выучили.