— Идем, Ленчик… Кухня по коридору, первая дверь налево.Я сварю тебе кофе… И не обращай на нее внимания, ты же знаешь Динку…

…Но самым неприятным для Ленчика было не то, что он зналДинку. Самым неприятным было то, что он совсем не знал меня. Он даже неподозревал, даже представить себе не мог, насколько он не знает меня нынешнюю.

Меня нынешнюю, которая небрежно бросила тигровые орхидеи впогнутый медный таз для варки варенья (хоть на что-то он сгодился, бедолага!),небрежно вывалила в турку остатки кофе из пачки и залила его горячей водой.Пока я вертелась у плиты, Ленчик уселся на стуле, бросил ноги на плоховыскобленный деревянный стол, а худосочный рюкзак прижал к животу. Он невыказывал никакого желания с ним расставаться.

— Что происходит, Рысенок? — спросил у меня он.

— Ничего, — солгала я. — Все в порядке.

— Что с ней?

— Ты Динку имеешь в виду? Не с той ноги встала. Ты жезнаешь ее паскудный характер.

— И как ты только с ней уживаешься?

— Как обычно. То есть — никак. Друг другу пока в глоткуне вцепились — и слава богу. — Я сосредоточилась на кофе, не хватало еще,чтобы он сбежал. — Какие новости?

— За этим я и приехал. Все в порядке… Паспорта так и ненашлись?

— Ты издеваешься? Как они могли найтись?

— Ладно, эту проблему я решу… Завтра… Нет, сегодня жедвинем в посольство… А потом — работать… Каникулы кончились, Рысенок.

— Ты привез концепцию? — равнодушно спросила я.

— Не только. Были трабблз… С финансами, с крышей…

— Какой крышей?

— Неважно… Это мои дела… Не забивай этим своюхорошенькую головку.

Очень своевременный совет, особенно если учесть, что головамоя и без того забита всяким дерьмом, начиная от дерьмового Виксанового спискаи заканчивая дерьмовой смертью Пабло-Иманола Нуньеса по кличке Ангел.

— Но теперь все в порядке? — Кофе в турке сталзакипать, и я приподняла ее над огнем.

— Теперь — да… «Таис» вернется и вернется триумфатором.Ты веришь мне, Рысенок?

Это было обычное Ленчиково «ты веришь мне», затертое, как«Отче наш», как сотни наших интервью, как билеты на наши концерты, забытые взаднем кармане фанатских брючат.

— Конечно верю, Ленчик.

— Не слышу энтузиазма в голосе.

— Он появится, честное слово. Я просто устала.

— Мы все устали… И мне бы хотелось все-таки потолковатьс хозяином. Пабло-Иманол, так, кажется, его зовут?

— Ага. Еще мы зовем его Ангелом.

— Так где он?

Ленчик, сидевший спиной к двери, не мог видеть появившуюся вдверном проеме Динку. Он не мог, зато я могла. И послала Динке, котораяоблокотилась на дверной косяк, ободряющую улыбку. И Динка… Динка ответила мнетакой же. Нежной, преданной и ободряющей.

— Где он? — снова переспросил Ленчик.

— Там, где мы его зарыли, — тихим голосом, откоторого затряслась грязная посуда в мойке, сказала она. — В саду.

— Да, — таким же тихим голосом подтвердилая. — В саду. Точно.

Он даже не сбросил ноги со стола, Ленчик. Он лишь покрепчеприжал к животу свой чертов рюкзак и недоверчиво хихикнул.

— Не понял?

— А чего тут не понять? — Динка как будто прилиплак косяку. — Он нам надоел, и мы его пришили. Он был редкая скотина, междунами, девочками. Правда, Рысенок?

— Точно.

Я безнадежно шла на поводу у этой Динкиной улыбки. Если бысейчас она сказала, что мы развязали очередную войну на Ближнем Востоке,выкрали из Лувра «Джоконду» и подложили бомбу под американское посольство вреспублике Гвинея-Бисау, — я подтвердила бы и это.

Тельма и Луиза.

Тельма и Луиза, бледные копии Тельмы и Луизы, наскоросостряпанные Ленчиком из двух соплячек, всегда были заодно.

— Не говорите ерунды… Вы с ума сошли, что ли?

— Ага, — обрадовалась Динка. — Сошли. Ты ведьсам этого хотел. Правда? Рысенок, у тебя кофе сбежал.

— Точно. — Я рассеянно взглянула на плиту, и безтого не блестевшую чистотой. Сегодняшний сбежавший кофе смешался с таким же сбежавшимвчерашним, и позавчерашним, и другими засохшими ручейками, которые еще помнилиАнгела. — Сбежал. А мы — сошли.

— С ума, — расхохоталась Динка.

— Точно, — расхохоталась я.

Ничего другого не оставалось. И никакого кофе Ленчик неполучит.

Я отлепилась от ненужной теперь плиты, попятилась назад ируками нащупала подоконник. И взгромоздилась на него, потеснив Деву Марию ивсех ее деревянных святых. Эх, Ленчик-Ленчик, пора тебе сбрасывать ноги состола.

Пора.

— Что это вы такое несете…

— Разве? — безмерно удивилась Динка. — Развеэто была не твоя идея? Две сумасшедшие, никто ничего не заподозрит.

— Никто. Ничего. Не заподозрит, — добавила я.

— Дуры! Идиотки кромешные… Вы и вправду с мозговспрыгнули! — Ленчик все еще не терял самообладания. — Где… хозяин?! Где,я вас спрашиваю?!..

— В саду. — Динка капризно оттопырила нижнююгубу. — Ты только посмотри на него, Рысенок! Он нам не верит!… Обидно…

— Обидно, — подтвердила я и вынула изоблупившихся, засиженных мухами рук Девы Марии фотку. И с выражением прочла надписьна обороте. «8 августа. Мы в гостях у Пабло». Кто это мы, Ленчик?

Странное дело, прочитанный мной комментарий к прошлой жизниЛенчика несколько разрядил обстановку. Ленчик хмыкнул и поднял руки вверх:«Сдаюсь, сдаюсь, твари живородящие! Ловко вы меня ущучили, ничего не скажешь…»

— Ладно, поймали… Поймали, девчонки! Это была шутка…Просто шутка.

— Шутка? — Кажется, мы сказали это одновременно сДинкой.

— Ну, не шутка… Я же не мог оставить вас одних в чужойстране… За вами нужно было присматривать. Разве нет?..

— Присматривать? — Я не думала, что он так быстросдастся. Я была разочарована.

— В вашем тогдашнем состоянии… Хреновом, нужно сказать…Вот я и попросил… м-м… хозяина взять вас к себе под крыло…

— Ага. Значит ты его все-таки знаешь?

Глупо отрицать очевидное, подпись на фотографиикрасноречивее любых отрицаний. И утверждений тоже. Так что лучше промолчать.Или сосредоточиться на чем-то нейтральном: растрескавшейся плитке пола,например. Или на старой литографии в старой рамке: «Страстная неделя всвятилище Богоматери Фуенсанта». Или на ноже, воткнутом в плотную щель стола.

— Ну, и где мой кофе?..