— Кофе больше не будет, Ленчик. — Я сокрушеннопокачала головой.

— То есть как это — больше не будет?

— Кончился.

— Жаль.

— Нам тоже, — подала голос Динка. — Нам тожеочень жаль. Очень. Правда, Рысенок?

— Правда.

— Да ладно… Это не проблема, девчонки… Сейчас пойдем инакупим всего. Надо же отметить мой приезд. И начало новой жизни… Нашей новойжизни..

— Ты опоздал, Ленчик, — мягко попеняла Динка. Ниразу за два года я не слышала от нее такой мягкости по отношению кЛенчику. — Ты опоздал. Мы ее уже начали.

— Кого!?

— Новую жизнь. Без тебя. А ты опоздал…

— Да ладно вам… Контракт еще не закончился.

— Закончился. Как и кофе. Мы его расторгаем. В одностороннемпорядке.

— Ну точно — сумасшедшие! Сейчас, когда все тольконачинается. Приходится признать, что врал Ленчик убедительно. Этого у него неотнимешь — умения убедительно врать. Еще секунда, и я поверю и его фигурновыстриженной бороденке, и его запавшим сосредоточенным глазам, и его шикарнымив-сент-лорановским, дольче-габбановским, жан-поль-готьешным губам, самое местокоторым — на подиуме, среди нечеловечески-прекрасных дур-манекенщиц. Я емуповерю и переметнусь на его сторону, как делала это всегда. Еще секунда, и…

— Мы все знаем, Ленчик… — Динка оторвалась от косяка и,пройдясь по кухне, устроилась на табурете против Ленчика: венец столярной мыслис любовно выпиленным сердечком в самой середине сиденья. — Мы все знаем…

— Да что — все?!

— Мы прочли письмо, Ленчик. То самое, которое ты послалэлектронной почтой. Глупо было так поступать.. С твоей стороны.

Ленчик только хмыкнул.

— Какое письмо?

— Ангелу. Про двух русских сумасшедших девчонок…Кстати, ты привез ее?

— Кого?

— Предсмертную записку.

— Черт. — Он наконец-то сбросил ноги состола. — Черт, черт, черт… Какая еще предсмертная записка?

— Или ты ее в камере хранения оставил?

— Какая еще камера хранения?

— Значит.. Если она не в камере хранения… Она с тобой…

— Где хозяин?! — Он все еще избегал имени Ангела,он до сих пор не сказал нам ни «да», ни «нет». — Где хозяин, черт возьми!

— Мы же сказали тебе — в саду, — почти пропелаДинка. — Только он не хозяин.

И так светло, так по-домашнему у нее получилось это «в саду»,что я не удержалась и, подойдя сзади, обняла ее за плечи. И уткнулась губами взатылок… И…

Никогда еще моим рукам не было так хорошо. Так покойно.Никогда еще моим губам не было так хорошо. Так покойно. Динкины плечи, Динкинзатылок — вот место, где мне… где мне хотелось бы остаться, черт… До этого также хорошо мне было только с бестиарием… От Динкиных волос пахло уверенностью исилой, а Ленчик… А Ленчик, которому все два года я готова была в рот смотреть,стремительно отдалился, теперь он был далее дальше, чем индуистская святыняТадж-Махал (№ 37 в Виксановом списке); Тадж-Махал я вряд ли когда-нибудь увижу,а Ленчик — вот он, передо мной: ничтожный человечишко, самоуверенный мудак,упырь, два года сосавший нашу кровь, а потом удачно переливший ее в паруквартир, бескрылую виллу в Ческе-Будейовице (на большее у него не хватиловоображения) и скромный автопарк в количестве трех престижных иномарок. Упырь.Ублюдок.

— Да вы, как я посмотрю, спелись, — выдавил изсебя упырь.

— Что же здесь удивительного? Как-никак, два года водной упряжке Мы ведь еще и попсовый дуэт, Ленчик, разве ты забыл? Песенкипоем.

— Вот только не надо, — поморщился Ленчик. —Не надо этого…

Он все еще не понимал серьезности ситуации, Ленчик, miocostoso.

— Хорошо, не будем, — сразу же согласиласьДинка. — Так что насчет записки?

— Пошли вы к черту, дебилки! Для вас же стараюсь…Ладно… Пойду проветрюсь… А вы пока в себя приходите… деятельницы…

— Никуда ты не пойдешь, Ленчик…

— Вот как? — Ленчик высокомерно приподнялбровь. — Неужели ты мне запретишь, сучка?

— Не веришь? — Я видела только Динкин затылок,заросший затылок, и затылок этот был полон решимости. — Не веришь?

— Пошла ты… — Далее последовало грязное ругательство,которое никого из нас не удивило: обычный разбор полетов в Ленчиковом стиле.

— А так?

Вот он и наступил, торжественный момент: чуть раньше, чем яожидала, но — ожидала. Динка полезла за пазуху (для этого ей пришлось насекунду отклеить меня от себя) и вытащила оттуда пистолет. И направила егодулом на Ленчика.

— Это еще что за фигня? — И хотя голос у нашегоскота-продюсера не изменился, но губы скуксились и померкли. Теперь бы их невзяли ни в один приличный модный дом. Разве что к отирающейся на задворкахpret-a-porte Татьяне Парфеновой: демонстрировать газовые шарфики.

— Ты полагаешь, что фигня?

— А ты нет? Ты чем его заправляешь? Водой, что ли? Илиэто зажигалка? — Эта мыслишка почему-то развеселила Ленчика и перевелапроисходящее в разряд дешевого хлипкого шоу — такого, какое мы практиковали нагастролях, Ленчик всегда гнусно экономил на качественном зрелище, мудак.

— Понятия не имею… Как думаешь, стоит проверить? Авдруг и вправду зажигалка? — Эта мыслишка почему-то развеселила и Динку:show must go on, даже такое — дешевое и хлипкое.

— Проверь!..

— Проверить?!

— Ну, проверь… Проверь!

Ленчик-Ленчик, как легко оказалось тебя развести! Как двапальца об асфальт, ей-богу!

Ленчик, окрысившись, нанизывает ругательство заругательством, связывает их узлами — рифовыми, шкотовыми, беседочными, двойнымигачными, — интересно только, откуда я знаю все это?.. И сколько ихнакопилось за последние два года, ругательств! Он споро, как заправскийальпинист, взбирается на Монблан словесных испражнений и уже оттуда поливаетнас отборным матом: дешевки, соски, малолетки сраные, я вас на помойке нашел илюдей из вас сделал, дряни, а вы, а вы…

То, что происходит потом, плохо укладывается в моей голове.Хотя я ожидала этого: чуть позже, но — ожидала.

Динка не выдерживает на овцах.

Тупорылых безобидных овцах. Я слышу сухой короткий щелчок, ичерез мгновение правое плечо Ленчика вспухает красным. Взрывается красным,расцветает.

Красное отбрасывает Ленчика на спинку стула и моментальнозатыкает ему рот: Ленчик больше не орет на нас, он воет.

Воет, как выл Рико, запертый в кладовке.

— Ах ты, сука, сука, сука!.. Ах ты…