– Каку таку луковку? Фу, черт, да и впрямь помешались!

Ракитин удивлялся на их восторженность и обидчиво злился,хотя и мог бы сообразить, что у обоих как раз сошлось все, что могло потрястиих души так, как случается это нечасто в жизни. Но Ракитин, умевший весьмачувствительно понимать все, что касалось его самого, был очень груб в пониманиичувств и ощущений ближних своих – отчасти по молодой неопытности своей, аотчасти и по великому своему эгоизму.

– Видишь, Алешечка, – нервно рассмеялась вдруг Грушенька,обращаясь к нему, – это я Ракитке похвалилась, что луковку подала, а тебе непохвалюсь, я тебе с иной целью это скажу. Это только басня, но она хорошаябасня, я ее, еще дитей была, от моей Матрены, что теперь у меня в кухаркахслужит, слышала. Видишь, как это: «Жила-была одна баба злющая-презлющая ипомерла. И не осталось после нее ни одной добродетели. Схватили ее черти икинули в огненное озеро. А ангел-хранитель ее стоит да и думает: какую бы мнетакую добродетель ее припомнить, чтобы Богу сказать. Вспомнил и говорит Богу:она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала. И отвечает ему Бог:возьми ж ты, говорит, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится итянется, и коли вытянешь ее вон из озера, то пусть в рай идет, а оборветсялуковка, то там и оставаться бабе, где теперь. Побежал ангел к бабе, протянулей луковку: на, говорит, баба, схватись и тянись. И стал он ее осторожно тянутьи уж всю было вытянул, да грешники прочие в озере, как увидали, что ее тянутвон, и стали все за нее хвататься, чтоб и их вместе с нею вытянули. А баба-тобыла злющая-презлющая, и почала она их ногами брыкать: „Меня тянут, а не вас,моя луковка, а не ваша“. Только что она это выговорила, луковка-то и порвалась.И упала баба в озеро и горит по сей день. А ангел заплакал и отошел». Вот онаэта басня, Алеша, наизусть запомнила, потому что сама я и есть эта самая бабазлющая. Ракитке я похвалилась, что луковку подала, а тебе иначе скажу: всего-тоя луковку какую-нибудь во всю жизнь мою подала, всего только на мне и естьдобродетели. И не хвали ты меня после того, Алеша, не почитай меня доброю, злаяя, злющая-презлющая, а будешь хвалить, в стыд введешь. Эх, да уж покаюсьсовсем. Слушай, Алеша: я тебя столь желала к себе залучить и столь приставала кРакитке, что ему двадцать пять рублей пообещала, если тебя ко мне приведет.Стой, Ракитка, жди! – Она быстрыми шагами подошла к столу, отворила ящик,вынула портмоне, а из него двадцатипятирублевую кредитку.

– Экой вздор! Экой вздор! – восклицал озадаченный Ракитин.

– Принимай, Ракитка, долг, небось не откажешься, сам просил.– И швырнула ему кредитку.

– Еще б отказаться, – пробасил Ракитин, видимосконфузившись, но молодцевато прикрывая стыд, – это нам вельми на руку будет,дураки и существуют в профит умному человеку.

– А теперь молчи, Ракитка, теперь все, что буду говорить, недля твоих ушей будет. Садись сюда в угол и молчи, не любишь ты нас, и молчи.

– Да за что мне любить-то вас? – не скрывая уже злобы,огрызнулся Ракитин. Двадцатипятирублевую кредитку он сунул в карман, и предАлешей ему было решительно стыдно. Он рассчитывал получить плату после, такчтобы тот и не узнал, а теперь от стыда озлился. До сей минуты он находилвесьма политичным не очень противоречить Грушеньке, несмотря на все ее щелчки,ибо видно было, что она имела над ним какую-то власть. Но теперь и онрассердился:

– Любят за что-нибудь, а вы что мне сделали оба?

– А ты ни за что люби, вот как Алеша любит.

– А чем он тебя любит, и что он тебе такого показал, что тыносишься?

Грушенька стояла среди комнаты, говорила с жаром, и в голосеее послышались истерические нотки.

– Молчи, Ракитка, не понимаешь ты ничего у нас! И не смей тымне впредь ты говорить, не хочу тебе позволять, и с чего ты такую смелостьвзял, вот что! Садись в угол и молчи, как мой лакей. А теперь, Алеша, всюправду чистую тебе одному скажу, чтобы ты видел, какая я тварь! Не Ракитке, атебе говорю. Хотела я тебя погубить, Алеша, правда это великая, совсемположила; до того хотела, что Ракитку деньгами подкупила, чтобы тебя привел. Ииз чего такого я так захотела? Ты, Алеша, и не знал ничего, от меня отворачивался,пройдешь – глаза опустишь, а я на тебя сто раз до сего глядела, всех спрашиватьоб тебе начала. Лицо твое у меня в сердце осталось: «Презирает он меня, думаю,посмотреть даже на меня не захочет». И такое меня чувство взяло под конец, чтосама себе удивляюсь: чего я такого мальчика боюсь? Проглочу его всего исмеяться буду. Обозлилась совсем. Веришь ли тому: никто-то здесь не смеетсказать и подумать, чтоб к Аграфене Александровне за худым этим делом прийти;старик один только тут у меня, связана я ему и продана, сатана нас венчал, затоиз других – никто. Но на тебя глядя, положила: его проглочу. Проглочу исмеяться буду. Видишь, какая я злая собака, которую ты сестрой своею назвал!Вот теперь приехал этот обидчик мой, сижу теперь и жду вести. А знаешь, чем былмне этот обидчик? Пять лет тому как завез меня сюда Кузьма – так я сижу,бывало, от людей хоронюсь, чтоб меня не видали и не слыхали, тоненькая,глупенькая, сижу да рыдаю, ночей напролет не сплю – думаю: «И уж где ж онтеперь, мой обидчик? Смеется, должно быть, с другою надо мной, и уж я ж его,думаю, только бы увидеть его, встретить когда: то уж я ж ему отплачу, уж я жему отплачу!» Ночью в темноте рыдаю в подушку и все это передумаю, сердце моераздираю нарочно, злобой его утоляю: «Уж я ж ему, уж я ж ему отплачу!» Так,бывало, и закричу в темноте. Да как вспомню вдруг, что ничего-то я ему несделаю, а он-то надо мной смеется теперь, а может, и совсем забыл и не помнит,так кинусь с постели на пол, зальюсь бессильною слезой и трясусь-трясусь дорассвета. Поутру встану злее собаки, рада весь свет проглотить. Потом, что ж тыдумаешь: стала я капитал копить, без жалости сделалась, растолстела – поумнела,ты думаешь, а? Так вот нет же, никто того не видит и не знает во всейвселенной, а как сойдет мрак ночной, все так же, как и девчонкой, пять леттому, лежу иной раз, скрежещу зубами и всю ночь плачу: «Уж я ж ему, да уж я жему, думаю!» Слышал ты это все? Ну так как же ты теперь понимаешь меня: месяцтому приходит ко мне вдруг это самое письмо: едет он, овдовел, со мнойповидаться хочет. Дух у меня тогда весь захватило, Господи, да вдруг иподумала: а приедет да свистнет мне, позовет меня, так я как собачонка к немупоползу битая, виноватая! Думаю это я и сама себе не верю: «Подлая я аль неподлая, побегу я к нему аль не побегу?» И такая меня злость взяла теперь насамое себя во весь этот месяц, что хуже еще, чем пять лет тому. Видишь литеперь, Алеша, какая я неистовая, какая я яростная, всю тебе правду выразила!Митей забавлялась, чтобы к тому не бежать. Молчи, Ракитка, не тебе меня судить,не тебе говорила. Я теперь до вашего прихода лежала здесь, ждала, думала,судьбу мою всю разрешала, и никогда вам не узнать, что у меня в сердце было.Нет, Алеша, скажи своей барышне, чтоб она за третьеводнишнее не сердилась!.. Ине знает никто во всем свете, каково мне теперь, да и не может знать… Потому я,может быть, сегодня туда с собой нож возьму, я еще того не решила…