Все напоминало растревоженное осиное гнездо.

Когда мы наконец достигли предназначенных нам покоев, Тахир выгнал всех прочь, запер дверь и обнял меня.

– Николь, нам нужно провести здесь всего сутки, чтобы родовой камень тебя полноценно принял. А потом можем вернуться в Наймиху. Ты ведь этого хочешь?

И даже не дал мне ответить, запечатывая губы поцелуем.

От скорости происходящего кружилась голова. Тахир взял меня за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

– Хочешь, можем жить здесь. Можем уехать в столицу, у меня там есть дом. Можем уехать путешествовать. Мы теперь свободны.

– Я хочу тебя, прямо здесь и сейчас, – только и смогла выдавить я, ошеломленная открывшимися перспективами.

– Все, что пожелаешь, госпожа Ирдас, – выдохнул мне в губы Тахир и подхватил на руки.

К столу, заставленному едой, мы добрались далеко не сразу.

Голые после купания, с высыхающими каплями воды на коже, мы уселись в глубокие кресла, обитые красным бархатом, и подняли за нас бокалы вина. Бесстыдные, свободные, мы пили хмельной напиток и любовались друг другом. Дразнили глазами, провокационными жестами, двусмысленными фразами. Я заворожено смотрела, как медленно движется бронзовый луч солнца по смуглой коже мужа, и с восторгом понимала, что это все не сон.

Тахир мне что-то рассказывал о своих владениях, но под его взглядом, блуждающим по моему неприкрытому телу, все мысли превращались в строчки стихов, покорно ложащиеся на невидимую музыку, хотя из всех звуков я отчетливо слышала лишь свое тяжелое дыхание и лихорадочный стук сердца.

Смысл его последней фразы дошел до меня не сразу.

– Не двигайся.

– Что? – сорвалось с моих враз пересохших губ.

Он опустился передо мной между моих раздвинутых колен.

– Не смей двигаться, – шепотом повторил Тахир, отпил вина и провел бокалом по моему плечу. От холодного хрусталя по телу разливалась тяжелая истома, которая покорно следовала за рукой Тахира, острым краем стекла рисующей замысловатые узоры. Желание, лишенное стыда, нежность до краев и бесконечная любовь.

Тахир наклонил бокал, позволяя вину обжечь мою кожу и тонкой струйкой сбежать вниз, оставляя дорожку из алых рассеянных капель. Я охнула и безуспешно попыталась свести коленки, но широкая ладонь остановила меня, а горячие губы нежно прикоснулись к коже.

Я запрокинула голову и проглотила стон, чтобы невольно не поторопить его и не прервать томительно сладкую пытку.

– Это какое-то безумие, – прошептала я ему, тяжело дыша после очередной волны наслаждения и с трудом вытягивая непослушные ноги.

Тахир улыбнулся, лег рядом и положил мою голову себе на плечо. Даже не помню, как мы оказались в постели…

– Никки, у меня для тебя плохая новость.

– Ты хочешь еще? – в притворном ужасе воскликнула я.

– Ну, знаешь! – Тахир ущипнул меня за ягодицу, а потом серьезно добавил: – Я знаю свою мать. Уверен, весь день, что мы провели в постели, в замке готовили праздничный ужин. Нам нужно там появиться.

– В простынях?

– О, уверен, что твои покои уже начали забивать подходящей одеждой, а рядом сидят портнихи, готовые все тут же подогнать.

– Все так серьезно? И к чему мне готовиться?

Тахир неожиданно напрягся, а потом честно ответил:

– К вопросам о детях.

Я даже не нашлась, что сказать. Видимо, что-то отразилось на моем лице, раз Тахир тут же стиснул меня:

– Эй, я ведь знаю. Но мне не важно, слышишь, совсем не важно.

– Но ведь твоя мать права. Тебе нужны наследники.

– Все решаемо.

А потом был ужин, знакомство с вдовой Ирдас, скованные разговоры. Эта седая маленькая женщина на самом деле ни о чем меня не спрашивала.

Мне показалось, что она слишком устала быть одна и слишком устала бороться с чувством вины, а потому тихо смотрела на сына с робким восторгом и разговаривала лишь о погоде.

***

… конец зимы

Я стояла на своей кухне в Наймихе и втирала бальзам Йоши в ладони. После целого дня готовки шрамы на руках начинали ныть, но это, пожалуй, было единственным последствием.

Я тогда только-только поставила свадебный каравай в печку и решила немного передохнуть перед уборкой.

Мне больше не требовались ни специи, ни дрожжи, чтобы создавать нужную сдобу. Лишь мука и вода. Тесто само насыщалось пузырьками счастья, напитывалось мятным предвкушением, терпким упоением и щепоткой соленой грусти. Пыхтело пышное тесто, ластилось к рукам и впитывало музыку, которую я сочиняла из собственных эмоций для каждого случая разную. То бойкую-заводную для толстых булок, то тягуче-упругую – для слоеного теста, то рассыпчато-игривую – для песочного. И нежную, противоречивую мелодию из самых чувственных эмоций – для нежнейшего бисквита.

Но каравай, томящийся теперь в печке, был особо рода – я заплела в сдобные косицы самые глубокие, самые интимные эмоции – ведь он предназначался для свадьбы Талисы и Эйдана.

Я подула на руки, чтобы мазь побыстрее впиталась.

– Хочешь, я их уберу? – раздался неожиданно гудящий шепот, и занавески заплясали, будто кто-то окна распахнул.

Я несколько раз обежала глазами кухню, прежде чем увидела странное мерцание в воздухе: передо мной медленно, будто давая время привыкнуть, из пустоты ткалась фигура Рималя. Косой черный чуб с белой прядью, простодушная улыбка. И повязка на левом глазу.

Одасо! Я пошатнулась.

Он шагнул ко мне и замер. Мне даже некуда было бежать, но Одасо больше не двигался. Стоял и спокойно улыбался мне. И в нем не было ни превосходства, ни злости, ни угрозы. Лишь безмятежное ожидание, будто он знал, что мое сердце вскоре поймает привычный ритм, а в ушах перестанет шуметь от страха.

Не выпуская меня из плена своего гипнотизирующего взгляда, он сделал еще шаг, а потом еще, пока не приблизился вплотную, и его дыхание не обожгло мне щеки. Одасо медленно и как-то бережно взял мою левую руку и провел пальцами по татуировке, которая не столько маскировала рисунок шрамов, сколько превращала его в нечто правильное. Маленькая птичка на ветке цветущей вишни.

– Хочешь, я их уберу?

– Здравствуй, Одасо.

Он поднес мою ладонь к своему лицу и прижался щекой. Мягко улыбнулся и попросил:

– Произнеси еще раз.

– Здравствуй, Одасо.

Он вздохнул, закрыл глаз и улыбнулся.

– Вживую ощущается все совсем иначе. Ну так как, хочешь, чтобы я убрал твои шрамы?

– Нет, – ответила я и спрятала за спину правую руку, на которой была нарисован маленький дракон на тропинках прошлого.