Вопрос: что делать с телом Лягушонка?

После недолгих размышлений я решаю забросать его тряпьем,благо вокруг целые горы тряпья. Когда-то это были дорогие шмотки (АннаБрейнсдофер-Пайпер, как могла, ублажала дочь), но Лягушонок обладает редкимкачеством: превращать в нечистоты все, к чему бы ни прикасалась. Чтобы скрыть фиолетовыйрубец на шее, достаточно летнего топика, затем в ход идут две попсовыеджинсовые куртки от Прадо, клетчатая юбка от Ямамото, клетчатый комбинезон отВерсаче, свитер от Джанфранко Ферре, спортивный костюм «Puma» и блеклая линялаятолстовка, купленная, очевидно, на Черкизовском рынке. Толстовка – единственныйпрокол Лягушонка, но мне она как раз нравится больше всего. К тому же изкармана толстовки выскакивают маленькие маникюрные ножницы.

Назвать ножницы знаком свыше нельзя, но и им я нахожу применение.Прежде чем Лягушонок будет погребена окончательно, я должен отхватить хотьчто-то в память о ней. Это «что-то» – ее африканская косичка, дрэд, она легкосрезается и так же легко перекочевывает в мой бумажник. Остается сожалеть, чтов память об Августу меня не осталось ничего, в следующий раз…

Муки издает короткий писк, мало похожий на обычное кошачьемяуканье, о каком следующем разе идет речь?..

Стоит ли заморачиваться этим, когда я полон сил, энергии,оптимизма, когда я готов жрать открывшуюся мне жизнь целыми пригоршнями?..Трава должна быть сытой и будет сытой, кажется, я произнес вслух:

трава должна быть сытой и будет сытой.

Марго знала это. Предвидела.

Марка пистолета, которым Лягушонок пыталась угрожать, мненезнакома. Но обойма заполнена блестящими желтоватыми патронами. Пистолет такидал осечку. А если бы не дал?.. Еще один довод в пользу фиолетовой смертиЛягушонка, не я первый начал.

– Тебе не надоело здесь сидеть, приятель? –интересуюсь я у Муки. – Мне так точно надоело. Может, прогуляемся? Спустимсявниз? Навестим добрую хозяйку? Кот внимательно смотрит на меня.

– Иди-ка сюда, Муки. Иди, красавец!.. Кис-кис-кис.

Я не знаю, знакомо ли шведскому коту русское «кис-кис-кис» ипотому еще и тихонько постукиваю пальцами по полу.

– Иди сюда!..

Муки подчиняется. Он обнюхивает мою руку – руку порядочного,благородного человека. Руку друга, избавившего его от страданий; он трется оребро ладони и, – о, апофеоз доверчивости! – вскакивает ко мне наколени. Тело кота кажется смазанным жиром, от него исходит странный запах,что-то он мне напоминает.

Запах пластикового стаканчика, вот что.

Я и представить себе не мог, куда приведут меня поискиТинатин, во что втравят.

– Ты тоже знал Тинатин? – я глажу кота, почесываюу него за ухом. – В одной из своих прошлых кошачьих жизней? Она тоже тебяпоцеловала?

Муки молчит. Муки плохой собеседник, но хороший слушатель.Таким же был Сонни-бой.

– Пойдем, Муки.

Я поднимаюсь вместе с котом, карман белого махрового халатаслишком широк, слишком глубок, на нем вышит синий якорь, в него же я кладупистолет. Нужно вернуть его, если не Лягушачьему мудаку папаше, зломуполицейскому, то, во всяком случае, – самой Анне. Это убедит ее в том, чтобеспределу соплячки положен конец.

Я мог бы переодеться в свои вещи, но предстать передсочинительницей crimi в халате вовсе не зазорно, напротив – это жест доверия,моего доверия к семье Лягушонка и доверия Анны Брейнсдофер-Пайпер ко мнесамому, тактичному старшему другу, который никогда не сделает плохо ее дочери.Я и сейчас уверен: ничего дурного не произошло, совершенное мной – благо. Незнаю, как насчет Лягушонка, для Анны же оно несомненно.

* * *

…Я не сразу нахожу ее.

Дом слишком велик. Муки пригрелся у меня на руках, вместе сним мы спускаемся вниз, по широкой лестнице из светлого бука (ни одна половицаво время нашего спуска не скрипнула), стены лестницы украшены фотографиями врамках под стеклом. Сплошь умиротворяющие морские пейзажи, дюны, галька,раковины – и ничего общего с тем морем, которое пригрезилось мне. Разница междуними – как между мертвой Лягушонком и потрясающе живой Тинатин.

Гостиная пуста, но я не отчаиваюсь, у сочинительницы crimi,тем более преуспевающей, должен быть свой собственный рабочий кабинет. Онобнаруживается рядом с гостиной, дверь в него приоткрыта, что можно считатьприглашением. В узкую щель я вижу Анну, сидящую за компьютером, пальцы так илетают по клавиатуре. Сидящая за компьютером Анна еще более привлекательна, чемАнна, ведущая «Пежо».

Я деликатно стучу по двери костяшками пальцев, Аннаотрывается от монитора и поднимает голову.

– Кирстен? – спрашивает она.

Что это еще за Кирстен? что такое – Кирстен?

– Это я, Анна. Я – Дэн. Можно войти?

– Конечно, входите! – после секундногозамешательства говорит Анна. – Я подумала, что это наша кухарка… Рада васвидеть, Дэн.

– Значит, у вас есть кухарка? – такой поворотсобытий не очень нравится мне, наличие в доме еще и кухарки неприятно меняпоражает.

– Да. Кирстен. Она же домработница, она же горничная,она же богиня домашнего очага, – почему-то начинает оправдыватьсяАнна. – Мне одной тяжело вести хозяйство, без нее мы бы совсем пропали.

– И потом – ваша работа, – поддакиваю я. –Она, наверное, отнимает слишком много времени.

– Слишком. Я принадлежу своей работе, я – ее раб. Недумайте, я не жалуюсь, я очень люблю свою работу. Очень.

– Я понимаю. Вы, наверное, очень популярнаяписательница.

– У меня приличные тиражи, – скромничает Анна.

– Катя… Катя сказала мне, что вы – звезда криминальногожанра.

– Правда? – Щеки Анны вспыхивают румянцем, онаявно взволнована. – Она так и сказала?

– Да.

– Моя девочка… А мне казалось, она… она терпеть неможет. Меня и все то, что я делаю.

– Вам казалось. – Я все еще поглаживаю Муки,приклеившегося к моим рукам.

– Это ведь всего лишь странный, губительныйподростковый возраст, да?

– Да.

– Это ведь из-за свойственного всем подросткам чувствапротиворечия, да?

– Да.

– А на самом деле она добрая девочка, да?

– Да.

– Добрая, трепетная и ранимая.

– Да. Я называю ее Лягушонком – иногда…

– Лягушонком? – Анна удивленно приподнимает брови:сначала левую, потом – правую.

– Это всего лишь проявление ласки. Проявление любви.

Я ловлю себя на том, что разговариваю с Анной, какразговаривают с неразумными, не понимающими русского иностранцами, которые, какизвестно, – как дети. Снисходительность, четкая артикуляция ииспользование странных логических и стилистических конструкций. «Проявлениеласки. Проявление любви» – гы-гы, бу-га-га, нахх! Мне не стоит забывать, чтоАнна – русская. Это только пишет она по-английски и по-немецки и живет в Швециии со шведом. Но на самом деле – она русская. Относится ли этот факт к числутех, которые обычно замалчивают авторы монографий о популярных сочинительницахcrimi?..