О, как же она была права – мне так этого хотелось! Как ямечтал об этом в ранней смертной юности! Блаженство в убийстве, в убийстве тех,кто носит разные имена и в то же время единственное имя – враг, тех, ктозаслужил смерть, тех, кто был рожден убивать, – в убийстве в полную силу.Мое тело превратилось в единый цельный мускул, зубы сжались, ненависть слиласьс невидимой силой.

Они кинулись врассыпную, но это меня только подхлестнуло. Явернул их назад и вдавил в стену. Невидимым лучом я целился в сердце и слышал,как рвутся сердца. Я вертелся из стороны в сторону, уверенно направляямгновенный удар то на одного, то на другого, то на третьего – он помчался вкоридор, то на четвертого, который сорвал с цепей лампу и безрассудно швырнул вменя.

Я загнал их в дальние помещения храма, с радостной легкостьюзаставляя бежать по кипам золота и серебра, длинными невидимыми пальцамипереворачивая их на спину и сжимая этими пальцами их артерии, пока плоть нелопалась под напором крови.

Одни женщины сгрудились вместе и всхлипывали; другиеспасались бегством. Шагая по телам, я слышал хруст костей. И тогда я осознал,что она тоже убивает, что мы убиваем вместе и храм заполняется калеками имертвецами. Все пропиталось удушливым, противным запахом крови; его не могразвеять даже свежий холодный ветер; в воздухе носились тихие, отчаянныевскрики.

Ко мне мчался настоящий гигант – глаза навыкате, в рукеогромный кривой меч. Я в ярости выхватил у него меч и рубанул его по шее.Клинок прошел через кость, сломался и одновременно с головой упал к моим ногам.

Я оттолкнул тело ногой. Я вышел во двор и посмотрел на тех,кто в ужасе кинулся прочь. У меня не осталось ни рассудка, ни совести.Бездумная охота – гнать их, загонять в угол, отбрасывать в сторону женщин,которые их прикрывали или же старались их спрятать, и целиться в самое уязвимоеместо, наносить удары, пока они не прекращали двигаться.

Передние ворота! Она зовет меня. Мужчины во дворе мертвы;женщины рвут на себе волосы и всхлипывают. Я прошел через разрушенный храм,мимо плакальщиц и мертвецов. Толпа, собравшаяся у ворот, стояла на коленях вснегу, не подозревая о том, что произошло внутри, взывая в отчаянной мольбе:

– Допусти меня в храм; допусти меня к лику и к жаждеГосподней.

При виде Акаши их крики стали еще громче. Они тянули руки кее одежде; замки не выдержали, ворота распахнулись настежь. Над горной тропойвзвыл ветер; колокол на башне издал тихий глухой звук.

Я снова набросился на них, разрывая головы, сердца, артерии.Я видел, как они падают в снег, раскинув тонкие руки. Ветер пропах кровью. Вжуткие вопли ворвался голос Акаши – она приказывала женщинам отойти подальше итолько в этом случае обещала им безопасность.

Как ангел с незримым мечом двинулся я на извилистую тропу. Инаконец все они пали на колени в ожидании смерти. Они принимали ее сотвратительной пассивностью!

Внезапно я почувствовал, что она обнимает меня, хотя еенигде поблизости не было. В голове раздался ее голос:

«Прекрасная работа, мой принц».

Я не мог остановиться. Невидимая сила стала частью моеготела, я не мог удерживать ее, как если бы я открыл рот, чтобы вдохнуть воздух,и если не вдохну, то умру. Но она заставила меня сдержаться. По телураспространилось спокойствие, как будто мне в вены вкололи наркотик. Наконец яостановился, сила ушла внутрь, где и осталась.

Я медленно обернулся. Я бросил взгляд на чистые снежныевершины, на идеально черное небо, на длинную цепочку темных тел, усеивавших всюдорогу, начиная от ворот храма. Женщины жались друг к другу, всхлипывали, неверя своим глазам, или же издавали тихие стоны ужаса. Такого запаха смерти яникогда еще не ощущал. Я посмотрел на частицы плоти и запекшейся крови,приставшие к одежде. Но мои руки! Мои руки были чисты и сияли белизной.

«О Господи, я этого не делал! Это не я. Не я. Мои рукичисты!»

О нет, это я! И кто я есть, если натворил такое, если мнеэто нравилось, нравилось до умопомрачения, нравилось, как мужчинам всегданравилась война и ее абсолютная свобода морали…

Казалось, наступила тишина.

Если женщины и продолжали плакать, то я их не слышал. Как неслышал и ветра. Я опустился на колени рядом с последним убитым мною мужчиной,опустил руку в лужу крови у его рта и размазал эту кровь по ладоням и по лицу.

Никогда за двести лет не убивал я, не пробуя вкуса крови, неотнимая ее вместе с жизнью. И это было чудовищно. Но за эти несколько жуткихминут я убил гораздо больше, чем за все прошедшие годы. И сделал это с той же легкостью,с какой мыслил или дышал! О, этого никогда не искупить! Никогда не оправдать!

Я смотрел на снег сквозь окровавленные пальцы, плакал иненавидел себя за это. Постепенно я осознал, что в женщинах произошла какая-топеремена. Вокруг что-то происходило, как будто холодный воздух согрелся и ветероставил крутой склон в покое.

Потом перемена достигла и меня, подавив боль и даже замедливбиение сердца.

Плач действительно прекратился. Женщины в самом деледвигались по двое и трое, ступая по тропе как в трансе, перешагивая черезтрупы. Казалось, играет приятная музыка, земля покрывается ковром изразноцветных весенних цветов, а воздух благоухает.

Но ведь на самом деле ничего этого нет! В облакеприглушенных красок мимо меня шли женщины в шелках, лохмотьях и темных плащах.Я встряхнулся. Где моя способность соображать? Нет времени предаватьсяиллюзиям. Эта сила и эти трупы – отнюдь не сон, и я не мог, не имел праваотдаться этому всепоглощающему чувству благополучия и покоя.

– Акаша! – прошептал я.

И, подняв глаза – не то чтобы мне этого хотелось, нопришлось, – я увидел ее на отдаленном утесе; женщины, от мала до велика,двигались к ней; некоторые так ослабли от голода и холода, что остальнымприходилось тащить их по замерзшей земле.

Все стихло.

Не произнося ни слова, она заговорила с теми, кто собралсяперед ней. Наверное, она обратилась к ним на их языке или же на таком наречии,которое стояло выше любого земного языка. Не знаю.

Как в тумане, я видел, что она простерла к ним руки. Побелым плечам струились черные волосы, беззвучный ветер едва шевелил складки еепростого длинного платья. Я осознал, что в жизни не видел ничего прекраснее, иее красота заключалась не просто в сумме физических достоинств, но в абсолютномспокойствии, которое я прочувствовал до глубины души. Когда она заговорила, наменя снизошла блаженная эйфория.

«Не бойтесь, – говорила она. – Кровавоецарствование вашего бога окончено, теперь пора вернуться к истине».