«Тогда, отчего же вы, арефы, не изложите эту тему более просто и понятно, и не дадите необходимых в таких случаях толкований и разъяснений? Люди, обладающие знаниями должны в большей мере, чем простые мусульмане стремиться к постижению Бога, тогда почему вы употребляете такие слова, как «капище идолов» и т. д.?» Сабахуддин Юсуф Сумбули ответил: «О эмир, существуют две причины, не позволяющие арефам излагать эти темы на простом и понятном для всех языке и вместо этого, вынуждающие их прибегать к иносказательности и специальным терминам при изложении своих целей. Первая — заключена в том, что массы не в состоянии понять вглядов арефан. Вторая причина в том, что улемы (т. е. официальные богословы), боясь утратить свой вес и авторитет среди масс, настроены к арефам враждебно, они понимают, что если простые люди станут достаточно зрячими, чтобы узнать Бога в подлинном его смысле, они перестанут покорно следовать за улемами, подобно мотылькам, слепо кружащимся вокруг свечи. В этом случае, базар улемов придет в упадок и расстройство, их товар не будет более пользоваться спросом, а самим им придется закрыть свою лавку. И Мансур Халладж и Эйн-уль-Кузат Хамадани были убиты именно потому, что пытались простым языком, не обращаясь к специальным иносказательным терминам арефов, открыть глаза простым людям. Так, например, Мансур Халладж говорил: «Инна-аль-Хакк!» (т. е. я — есть истина) и пояснял, что: «поскольку Бог пребывает повсюду и нет места, где бы он не пребывал, поэтому он пребывает так же и во мне». Его обвинили в том, что он притязает на то, чтобы считаться Богом, тогда как ни он, ни Эйн-уль-Кузат Хамедани, не имели таких притязаний. Они лишь говорили, что Господь, пребывающий повсюду, присутствует также и в них. И сегодня, если кто-то провозгласит «Инна-аль-Хакк», или, что Господь пребывает в нем, будет обвинен в ереси и казнен. И пока «эрфан» (в словаре: 1 — мистика, познание Бога, 2 — знание, познание) не овладеет всем миром, положение останется прежним и арефы, не имея возможность излагать свои идеалы открыто, простым и понятным языком, вынуждены прибегать к иносказательности и особой терминологии».

Я чувствовал, что, как и утверждал Шейх Хасан-бен-Курбат, арефы на самом деле обладают большими знаниями чем улемы и излагают вещи, которые приемлет разум. Кроме того, в ходе той встречи с арефами Шираза, содержание которой я излагаю здесь вкратце и воздерживаюсь от каких-либо собственных замечаний, я понял, что эти люди, в отличие от улемов Шираза, хорошо знают Коран и при каждом подходящем случае делают ссылки на его аяты.

Во время беседы с арефан, я спросил Шамсуддина Мухаммада Ширази, «Не твои ли стихи это?»

«Сокенон-э харам-э сатру аффоф-э малкут ба ман-э рахнэшин бадэ-йе мастонэ заданд»

(Обитатели закрытого храма царства чистоты и целомудрия Вместе со мною, сидящим у дороги нищим, пили пьянящее вино).

Хафиз ответил: «О эмир, глаза мои ослабли и я не вижу тебя так уж ясно, однако голос твой слышу хорошо. Да, это мои стихи».

Я сказал: «Ты в этих стихах богохульствуешь, ибо представляешь Господа таким образом, будто у него есть некая обитель, храм. Кроме того, ты кощунствуешь, утверждая, что божьи девы, покинув его обитель-храм и присоединившись к тебе, стоящему у края пути, стали пить с тобою вино и впали в состояние опьянения». Хафиз ответил: «О эмир, я не богохульствовал и не кощунствовал перед Богом. В первой строке этого бейта я говорил об обитателях закрытого и чистого храма и эти два слова «закрытый» и «чистый» доказывают, что понятие Божьего храма нельзя толковать в понимании обычного храма, храм Божий — это понятие скрытое, тайное, загадочное, его тайна не постижима для людей, и что там царят чистота и целомудрие. Я не утверждал, что в храме — обители Бога есть женщины, в моем стихе не упоминается название «женщина» или «дева». «Обитатели храма», но не «женщины храма». Так же не следует толковать храм в его обычном понимании, «храм» здесь — это место настолько святое, что туда нет входа для чужого. Я сложил эти стихи ранним весенним утром, стояла прекрасная погода, в воздухе носился аромат ширазских роз, сердце мое наполнила радость, я слышал пение соловьев и был настолько сильно охвачен волнением и радостью, что мне казалось — я участник во всем сущем бескрайней Вселенной, что в моем существе обитают ангелы, а я растворен в существе тех ангелов, от преисполненности той радостью и появились эти строки».

Я спросил: «Почему во второй строке ты пишешь, что «обитатели закрытого и чистого храма», т. е. ангелы, распивали с тобою вино и впадали в состояние опьянения, разве ты не знаешь, что вино нечисто и запретно». Хафиз ответил: «О эмир, винопитие — это иносказательный термин в «эрфане» (в словаре: 1- мистика, познание Бога, 2-знание, познание), его не следует толковать в прямом смысле, как употребление хмельного напитка, а в смысле обретения сокровенного знания от людей, обладающих совершенством. Подобно тому, как обычное вино, считающееся запретным, пьянит обычного человека, перенимающий истинное знание от обладателя совершенства, впадает в хмельное состояние. И кабак, согласно терминологии «эрфана» — это место, где можно испить такого вина, то есть, обрести истинное знание. В то весеннее утро я был охвачен такой великой радостью, что казалось, ангелы снизошли и ведут беседу со мной, раскрывая мне различные тайны, потому я и употребил слова «они пили со мною вино».

Я сказал: «Какие же тайны поведали тебе, расскажи мне о них». Хафиз ответил: «О эмир, в то утро грезилось мне, что ангелы раскрыли предо мной все тайны творения, то, что я ощущал было мечтой, фантазией и я не мог выразить это на обычном языке, разве что, вложив ее в сердцевину стихотворной формы. Каждый ареф, погружаясь в раздумье, испытывает при этом различные ощущения, которые невозможно передать словами, их невозможно вложить в словесную форму: ни в стихотворную, ни в прозаическую. Мы не можем описать те ощущения, как могли бы описать ощущения холода или тепла, мягкости или твердости так, чтобы каждый слушатель мог понять, о чем мы говорим. Слушатель не поймет, что мы имеем в виду. Я думаю, что всякий, независимо от того, ареф он или обычный человек, ранним весенним утром, вдыхая чистый воздух, полный аромата цветов, слыша пение соловья, утренний азан (т. е., призыв к молитве), ощущает некое состояние, которое никто не в силах описать. Поэтому я не в силах рассказать, о чем рассказывали (в моем воображении) ангелы, в чем состояла суть тайн творения, о которых