Во время еды я смотрю на мексиканский календарь, висящий на двери с 1965 года. Charro, умыкающий свою любовь, женщина, чьи движения даются ей с трудом, как во сне, у нее на плечах небесно-голубая rebozo, а на charro – красный шерстяной sarape[496], лошадь у него золотая, свет обрамляет его sombrero, словно нимб голову святого. Если как следует приглядеться, то можно увидеть серебряную отделку на его брюках, услышать скрип седла из тисненой кожи. Ночное небо холодное и чистое. Позади них темный город, откуда они, по всей видимости, бегут. Момент перед поцелуем или сразу после него, его лицо склонилось над ее лицом. El rapto. Восторг. И на какую-то секунду я оказываюсь на той лошади, в объятиях того самого сharro. Это продолжается до тех пор, пока кто-то не кричит: «Передай мне tortillas», возвращая тем самым к действительности.

Просыпаться и засыпать печально. Сон – это место, где тебя не могут найти. Куда ты уходишь, чтобы побыть одной. Что? Почему ты хочешь быть одна? Спать, или дремать, или грезить наяву – это способ остаться наедине с собой, способ уединиться в доме, который не хочет для тебя уединения, в мире, где никто не хочет быть в одиночестве и никто не может понять, почему ты хочешь этого. Что ты делаешь? Хватит спать. Убирайся отсюда. Сейчас же вставай. Тебя вытаскивают из сна, как тело утопленника из реки. Вынуждают тебя разговаривать, когда ты не хочешь. Тычут под кроватью шваброй, пока не выметут тебя оттуда.

– Что с тобой не так? – спрашивает Мама.

– У меня депрессия.

– Депрессия? С ума сошла! Посмотри на меня, у меня семеро детей и никакой депрессии. С какой стати у тебя депрессия?

– С каких это пор тебе есть до этого дело? – говорю я Маме. – Тебя волнуют только твои сыновья.

И впервые в жизни я ожидаю, что Мама влепит мне пощечину. Но вместо того она кричит:

– Ты испорченный ребенок, эгоистка, дерзкая девчонка, нахалка, язва, уж я тебя проучу! – В глазах у нее стоят слезы, но она не позволяет себе заплакать. Она не может сделать этого. Она не умеет плакать.

Это я плачу и выбегаю из комнаты, и дверь за мной хлопает, как ружейный выстрел.

– Сейчас же вернись, плакса! – громко кричит Мама. – Ты куда? Я сказала, сейчас же вернись, huerca. Я тебе говорю! Вот поймаю тебя и пару раз вдарю по голове своим chancla. Слышишь меня? Слышишь?! Тут-то ты и поймешь, что такое депрессия.

Если бы я могла выбрать того человека на земле, в которого способна была бы влюбиться в последнюю очередь, то остановилась бы на тебе, Эрни Кальдерон. Дурак из дураков. Простой как табурет. Не от мира сего. Посмотри на себя. Одеваешься так, словно еще учишься в шестом классе. Рубашки поло в полоску и белые джинсы, даже не расклешенные! Кроссовки вместо ботинок. Волосы такие короткие, будто ты в армии. Ни следа ни бороды, ни усов, ни даже баков. И где ты раздобыл эти отстойные солнечные очки? Хоть бы они были в металлической оправе. И в довершение ко всему ты слишком низкорослый для меня. Вид у тебя совершенно нелепый. И как это я могла связаться с кем-то вроде тебя?

Хотя Папе ты нравишься. С него станется. Он любит таких. Надежных. Вот какой ты. Из тех, кто каждую субботу ходят на исповедь и каждое воскресенье – на службу. «Un хороший мальчик», – вот что говорит Папа, когда Тото притаскивает тебя к нам домой и объявляет: «Это Эрни». Потому что ты такой и есть, Эрни. Хороший католик, Мексиканец, Техасец.

Кому-то пришла в голову идея организовать музыкальный ансамбль, и тут уж без тебя не обошлось. Вы с Тото бренчите на электрогитарах, Лоло играет на ужасающей трубе, а Мемо барабанит по банкам от краски, делая вид, что он ударник. Обрывки песен Santana, Chicago, Grand Funk Railroad, потому что вы так и не удосужились выучить хоть одну песню целиком. Слава тебе господи, Мама гонит вас репетировать в гараж, но даже если бы вы находились в папиной мастерской на Ногалитос-стрит, до нас все равно доносилась бы ваша печальная, замедленная версия 25 or 6 to 4.

Вот как ты начинаешь приходить к нам. Сначала репетировать, а затем заниматься тем делом, что вы затеяли с братьями, – после школы вы косите лужайки в чужих дворах, разгребаете мусор.

Эрни.

Видит бог, поначалу я не замечала тебя. Да и кто бы заметил? А потом вдруг обнаружила, что ты прекрасен. Или слишком уж уродлив.

Все зависит от точки зрения. Но разве это не обычное дело, когда речь идет о любви?

До любви. И во время. «Во время» заставляет взглянуть на тебя другими глазами. Не знаю, как бывает «после». Я никогда ни в кого прежде не влюблялась, кроме Лу Рокко в четвертом классе и Пола Маккартни, но они не в счет. Разве это любовь, верно?

Эрни.

Было время звездопада. Ты приезжаешь к нам на своем дурацком грузовике, которым вы с мальчиками пользуетесь, занимаясь косьбой лужаек, на большом громыхающем пикапе, помятом, ржавом и грязном. Я никогда не видела падающую звезду.

– Неужели никогда?

– Никогда.

– Даже в Мексике?

– Не-а.

– Ну так поедем с нами.

И поскольку я еду с тобой и с моим братом Тото, Папа отпускает меня, ты можешь поверить в это? Но Тото сначала хочется потусить в центре с друзьями и поиграть в футбол. И получается так, что мы ссаживаем его и обещаем вернуться за ним позже. И едем на север, в Холмистый район, вдвоем, ты и я, Эрни.

Эрни.

Ты всего лишь большой ребенок. Большой chillón. Хуже девчонки. Чуть что, и ты обижаешься. Вот как я узнала об этом.

В ночь звездопада мы не видим никаких звезд. Ни одной чертовой звезды. Слишком уж облачно. Мы сидим в кузове пикапа, и ты спрашиваешь: «Хочешь послушать песню, которую я сочинил?» И не успеваю я ответить, как ты вскакиваешь, достаешь из кабины гитару и начинаешь играть.

Не так уж и плохо. До тех пор, пока ты не открываешь свой большой рот и не начинаешь петь. Немного фальшиво. То есть невероятно фальшиво. Perdido estoy. Yo siento el Destino llevándome a tu amor, tu amor, tu amor[498].

Сначала я думаю, что ты так шутишь, и начинаю смеяться. И ты убираешь гитару в чехол, резко застегиваешь его и перестаешь смотреть мне в глаза. Ужасное молчание. Шум ветра, резкий запах кипариса. Твои глаза сверкают в темноте.

Какая же ты девчонка. Но вслух я этого не говорю. Как я могу? Ты ведь совсем не похож на моих братьев, верно? Ты ни на кого не похож. Если только на меня. Клянусь богом. Клянусь богом, Эрни, думаю я, обещаю, что никогда больше не доведу тебя до слез. И никому не позволю сделать это. Вот о чем я думаю.