–Еретики предпочитают брать числом, – говорила на одном из первых уроков крепко сложенная женщина со шрамом на лице. – Они, как правило, хуже вооружены и куда как менее дисциплинированны, но для вас это не повод расслабляться. Пусть их кажущаяся слабость вас не обманет, бойцы, ибо не стоит даже пытаться понять того, кто в здравом уме отвернулся от света Бога-Императора. Безумие и непредсказуемость – вот их главное оружие.

На другой лекции бородатый мужчина с парочкой невзрачных медалей на широкой груди рассказывал о методах борьбы с Зеленокожими, на следующей тема коснулась аэльдари, – и так далее. Послушав про каждую расу ксено-мразей, Ламерт про себя решил, что не хотел бы встречаться на поле боя ни с одной из них. Тем не менее, инструктора и офицеры молчали, ни словом не обмолвившись о том, с кем им предстоит сразиться. Ламерт счёл, что они всё сообщат, но попозже, когда придёт время, а пока будущим солдатам вовсе до этого.

За прошедшие две недели он чувствовал себя так, будто уже прожил целую жизнь. Оно и понятно, ведь за столь сжатый срок многих из них пытаются превратить в настоящих имперских гвардейцев, сделать частью гордого и могучего Молота Императора. Оглядываясь на однополчан, Ламерт видел, что подобная участь далеко не каждому по плечу, но у них уже не было выбора. И никогда не было, как он однажды внезапно понял.Правда ближе к концу беспощадного обучения настрой определенной части новобранцев сменился – сказалось влияние повсюду висевших громкоговорителей, с которых чуть ли не круглые сутки лилась пропаганда, а так же офицеров и полковых священников. Какая-то доля солдат действительно приободрилась, ибо они начинали чувствовать себя частью чего непомерно огромного и великого, гордыми, непреклонными защитниками Империума. Если в первые дни все ходили растерянными и подавленными, напряженными, словно пружина, то к концу второй недели всё чаще на лицах появлялись улыбки, даже вновь раздавался смех. Ламерт в число таковых счастливчиков не входил.

В подобной непередаваемой суматохе не было ни единого шанса заговорить с друзьями. Лишь один раз они будто бы вспомнили о существовании друг друга, когда Торио, стягивая с ноющих ног сапоги, раздраженно прорычал:

–Вот дерьмо. Я вообще их не чувствую, – он скорее обращался сам к себе. – Проклятые марш-броски. Я что, похож на атлета?

Ламерт искоса глянул на друга. Нет, не похож, хотя из-за постоянных интенсивных нагрузок тело закономерно начало меняться.

–Реальное дерьмо ещё даже не началось, – отозвался Крис, такой же вымотанный и подавленный. Все готовились ко сну. – Оно нас ещё только ждёт.

–Завались, – безжизненно выдавил из себя Торио, кое-как сняв второй сапог. По одному только выражению его лица было видно, как он вымотан. – И без тебя тошно.

– Говорю, что хочу и когда хочу. Ты мне не указ.

–Перестаньте, парни, – вмешался Ламерт, уставший не меньше всех остальных. – Всем нам сейчас тяжело. Не стоит ругаться на ровном месте. Скоро у нас появится общий противник, настоящий. Давайте оставим всю злость для него.

–Я ещё никогда в жизни не чувствовал себя таким выжатым, – продолжал жаловаться Торио. – Сейчас я скорее буду кого-то молить убить меня, чем прикончу кого-то сам.

Ламерт посмотрел на Сафолка. Мужчина, тоже готовящийся ко сну, заметил его взгляд и будто бы виновато улыбнулся.

–Ты как, парень? Держишься?

–Пока вроде как справляюсь. А вы?

Сафолк пожал плечами и достал из личных вещей небольшую семейную фотографию. Ламерт на несколько мгновений задержал взгляд на счастливых лицах его жены и сыновей.

–Смотри. Это всё, что успел взять из дома. Надеюсь её сохранить.

Ламерту очень хотелось сказать что-то утешающее, но усталость и полное незнание того, что их ждёт впереди, остановили его. Вместо этого он тоже виновато улыбнулся; и едва его голова дотронулась до подушки, он мгновенно уснул.

Им дали время собрать личные вещи – но что за них вообще можно принять? Большую часть того, что они носят или используют, принадлежит школе. К тому же, сложно определить, что может понадобиться на полях сражений вечной войны.

Руксус сидел на краю своей кровати, и внезапно рассеянным жестом погладил её край. Как много ночей он провёл на ней, как быстро вырос! Его старую кровать вынесли ещё года три назад, когда он стал слишком высок для неё. Что ждёт эту, он не знал. Может, сюда заселят кого-то его комплекции, а может, снова принесут кровать поменьше, под ребёнка. Руксус ставил на второе, и не без причины. Он поднял взгляд.

Рядом суетилась Марианна, явно задававшаяся теми же вопросами, что и он. «Собрать личные вещи». Это что, ещё одна невесёлая шутка в их адрес? Нет, разумеется, они могут забрать с собой редкие оставшиеся детские игрушки, только вот зачем? Какая с них польза там, куда они отправятся через два дня? Немного поодаль, но близко к Марианне, Альберт задумчиво поглядывал на собственную полку, усеянную книгами, кусками пергаментов и разными мелкими учебными принадлежностями, вроде перьев.

На кроватке, ранее принадлежавшей Саре, беззаботно играл с Одноглазиком Горацио. Комнатный питомец уже давно из маленького, едва живого котёнка вырос в приличных размеров гладкошёрстного кота, так что ладони мальчика буквально тонули в нём. Одноглазик, как обычно ласковый, охотно отвечал Горацио, иногда довольно мурча.Рядом сидела Агнета, новенькая – девочка лет шести, пришедшая всего около двух месяцев назад. Несмотря на столь короткий срок пребывания в школе, она уже чувствовала себя достаточно уверенно в ней. Подобное быстрое привыкание встречалось редко.

–Одноглазик, смотри, рука!

Кот охотно прыгнул на ладонь Горацио, шутливо попытавшись её куснуть. Агнета радостно засмеялась, даже захлопав в ладоши от радости.

–Ой, какой он хорошенький, Горацио! А давай ещё!

–А сама не хочешь попробовать? – спросил мальчик, смело посмотрев на неё. Руксус улыбнулся. Горацио тоже рос быстро, и было в его взгляде нечто, когда он смотрел на Агнету, что всегда неизменно вызывало у юноши ухмылку.

В другом углу комнаты на своей кровати сидела Николетт – девочка постарше, попавшая в школу два года назад, но переведённая в их обитель совсем недавно. Впрочем, за прошедшие пять месяцев Руксус успел привыкнуть к худощавой, замкнутой двенадцатилетней гостье, которая так же достаточно быстро стала ему как сестра. Николетт на правах старшей после их троицы, часто следила за младшими, хотя больше предпочитала сесть в каком-нибудь укромном месте за книгами – только её густые темные волосы и выглядывают.

За окнами