– А ты? – в лоб спросил Мартин.

– Что, пошёл бы со мной в разведку? – восхитился гэбэшник. –Нет, Мартин. Не могу. Хотел бы, но не могу. Кто-то должен прикрывать твоюзадницу. Ты же понимаешь, что наши действия высшим руководством не одобрены.

– Юра, хватит играть со мной втёмную, – попросил Мартин. –Что я должен сделать?

– Убедить ключников, что их транспортная программа – опасна.

– Убедить ключников? – Мартин засмеялся. – Это запросто…Пробовал убеждать существ, не отвечающих на вопросы и способных размолотьпланету в пыль?

– Мартин, ничего иного не остаётся. Возможно, у нас в запасеещё десяток… или сотня лет. А быть может, истекают последние минуты. Еслиключники продолжат тупо связывать планеты в единую сеть – мир погибнет.

– Они так не считают… – задумчиво сказал Мартин. – Вот ведьв чём беда… у них есть основания верить в это. Но они свои доводы не приводят!Как переубедить ключников, не зная всё, что знают они?

– Ты должен узнать то, что знают они, – улыбнулся Юрий.

– Даже если узнаю… – Мартин глотнул чая, умоляюще посмотрелна своего мучителя. Юрий Сергеевич достал из-под стола бутылку с остаткамиконьяка и поставил перед Мартином.

– Спасибо… – с чувством сказал Мартин, щедро плеснул коньякв остатки чая. – Юрий, ты же понимаешь, знания никогда не гарантировали победув споре. В конечном итоге всё решает власть.

– Значит, ты должен стать сильнее ключников, – невозмутимосказал гэбэшник. Мартин поперхнулся «адмиральским чаем», а Юрий посмотрел начасы и сказал: – Машина тебя уже ждёт. Одевайся.

– Комментариев не будет? – поинтересовался Мартин.

– Нет.

Мартин вздохнул:

– Ладно. Про Талисман я наслышан. Что там такого странного сШеали?

– Наши аналитики… – начал Юрий. – Да в общем-то неаналитики, а Эрнесто Полушкин в единственном экземпляре. Он считает, что шеали– неразумны.

– Что-что? – засмеялся Мартин.

– Он умный мужик, – сказал Юрий. – Если сделал такой вывод,то основания у него были. Но после происшествия с Ириной он отказывается с намисотрудничать. И аргументировать свои предварительные выводы не желает.

– А приказать ему вы не можете?

Юрий Сергеевич покачал головой:

– Мартин, если человек работает в такой структуре, как наша,им очень легко управлять. Но лишь до определённой грани…

– Он знает слишком много, чтобы можно было на него давить? –понял Мартин. – И ещё какая-нибудь шпионская пошлятина… вроде сейфа сдокументами в швейцарском банке?

Чекист молчал. Красноречиво молчал.

– Из вашей конторы не уходят насовсем, – негромко сказалМартин.

– Бывают исключения, – признался Юрий. – Всё, что я знаю, –по мнению Полушкина, раса шеали не обладает разумом. Исходи из этого, когдапосетишь Шеали.

– Бред, – только и сказал Мартин. Потянулся за бутылкой.

Но Юрий мягко выволок его из-за стола и сообщил:

– Пора, граф, вас ждут великие дела. Рюкзак я собрал. Начетвёртом пропускном пункте стоят наши люди, к оружию не придерутся. Пошли.

– Да я сейчас даже истории толковой не придумаю! – взмолилсяМартин. – Дай хоть пару готовых, у вас же есть запас!

– Нельзя, – выпихивая Мартина из кухни, отрезал Юрий. –Извини, но нельзя.

Лишь войдя в коридор московской Станции, Мартин позволилсебе расслабиться. Остановился, помассировал мятое лицо. Встряхнулся, будтовыбравшийся из воды пёс. И осклабился – будто перед ним по-прежнему былобходительный подполковник госбезопасности Юрий Сергеевич.

– Вашу мать, – пробормотал Мартин. – Туды и растуды…

Нет, ну почему российские спецслужбы с такой готовностьюиспользуют метод кнута и пряника, когда достаточно поговорить по-человечески?

Юрий Сергеевич был Мартину симпатичен. И даже с большинствомего воззрений Мартин вполне мог согласиться. И аллергией на внутренние органыон не страдал, в детстве зачитывался книгами о разведчиках и сыщиках, равновосхищаясь Шерлоком Холмсом, Ниро Вульфом, Эрастом Фандориным иИсаевым-Штирлицем. Джеймса Бонда Мартин не любил из патриотизма. Потом надолгое время кумирами его стали Богдан Рухович Оуянцев-Сю и Багатур Лобо,[5] онлишь не мог решить, кому следует подражать – простоватому, но отважному исильному Багатуру либо нервическому и проницательному Богдану.

Казалось бы, Юрию Сергеевичу достаточно было поговорить сМартином, воззвать к его патриотизму и более или менее откровенно изложитьситуацию. Но Мартин понимал: в конторе не дураки сидят. И короткое пребывание вкамере, и чудовищная пьянка, и завуалированные угрозы, и дурацкое производствов майоры – имело некий потаённый смысл.

Скорее всего – имело.

Прежде чем отправиться к ключникам, Мартин тщательнопрокрутил в памяти весь вчерашний вечер, потом ночь. Всё, что говорил и делал.Все перепады настроения и невнятные реплики, внимательно выслушанныегэбэшником.

Хорошо иметь в крови от природы и от предков полученныйвысокий уровень алкогольдегидрогеназы. А говоря по-простому – не упиваться допотери памяти.

Впрочем, и Юрий Сергеевич мог похвастаться хорошейпереносимостью алкоголя. Он тоже ничего не сказал – сверх того, что хотелсказать. Не выдал, почему спецслужбы выбрали именно Мартина. Не признался,путём какой хитрой операции Мартин может переубедить ключников.

Или переубеждать их вовсе не нужно? И дело совсем в другом?

Мартин вздохнул. Пока гадать бесполезно. Надо найти Иринку ипосоветоваться с ней.

А для этого требуется пройти Врата. Несмотря на головнуюболь и общее препаршивое состояние.

– Нам лишь кажется, что мы живём непрерывно, – сказалМартин, опускаясь в кресло перед ключником. – Фотону, быть может, тоже мнится,что он – частица, но мы-то знаем – он ещё и волна.

– Любопытно, – решил ключник и заёрзал. Это был мелкийключник, то ли детёныш, то ли низенький от природы. Живой блеск глаз почему-тозаставлял Мартина думать, что ключник молод.

– Тот ли я копался в песочнице, озабоченный строительствомкуличиков? – произнёс Мартин. – Тот ли я путался в застёжках, снимая первыйбюстгальтер с первой женщины, и преждевременно кончил? Тот ли я зубрил ночами,впихивая в голову знания, никогда не потребовавшиеся в жизни? Тот ли я, чтосейчас сидит перед тобой? Атомы моего тела сменились несколько раз, всё, во чтоя верил, оказалось недостойным веры, всё, что я высмеивал, оказалосьединственно важным, я всё забыл и всё вспомнил… так кто же я? Частица иливолна? Что во мне от мальчика с кудрявыми волосами, глядящего исподлобья состарого снимка? Узнает ли меня школьный друг, вспомнит ли мои губы девчонка изпараллельного класса, найду ли я, о чём говорить со своими учителями? Взятьменя пятилетнего – да в нём больше сходства с любым пятилетним ребёнком, чем сомной! Возьми меня восемнадцатилетнего – он тоже думает гениталиями, как любойвосемнадцатилетний пацан! Возьми меня двадцатипятилетнего – он ещё мнит, чтожизнь вечна, он ещё не вдыхал воздух чужих миров. Так почему же мы думаем,будто нам дана одна-единственная непрерывная жизнь? Самая хитрая ловушка жизни– наша уверенность, что умирать ещё не доводилось! Все мы умирали много раз.Мальчик с невинными глазами, юнец, веселящийся ночами напролёт, даже тот,взрослый, Мартин, нашедший всему в жизни ярлычок и место, – все они мертвы. Всеони похоронены во мне, сожраны и переварены, вышли шлаком забытых иллюзий.Маленький мальчик хотел быть сыщиком – но разве его мечты имеют хоть каплюсходства с моей нынешней жизнью? Юноша хотел любви – но разве он понимал, чтохочет лишь секса? Взрослый распланировал свою жизнь до самой смерти – но развесбылись его планы? Я уже другой… я каждый миг становлюсь другим, вереницанадгробий тянется за мной в прошлое – и никаких Библиотек не хватит, чтобыкаждый умерший Мартин получил по своему обелиску. И это правильно, ключник. Этонеизбежно. Уныл и бесплоден был бы мир мудрых старцев, прагматичен и сух мирвзрослых, бестолков и нелеп мир вечных детей. Грусть и виноватость вызываетребёнок, отвергающий детство, торопящийся жить, вприпрыжку несущийся навстречувзрослости. Грусть и виноватость… будто наш мир оказался слишком жесток длядетства. Смущение и жалость вызывает взрослый, скачущий наперегонки с детишкамиили балдеющий в сорок лет под «металл». Смущение и жалость… будто наш мироказался недостойным того, чтобы вырасти. Молодящиеся старички, мудрствующиеюнцы – всё это упрёк миру. Слишком сложному миру, слишком жестокому миру. Миру,который не знает смерти. Миру, который хоронит нас каждый миг. Если бы мне далисамую вожделенную мечту человечества, если бы мне вручили бессмертие, носказали: «Расплатой будет неизменность» – что бы я ответил? Если в открывшейсявечности я был бы обречён оставаться неизменным? Слушать одну и ту же музыку,любить одни и те же книги, знать одних и тех же женщин, говорить об одном и томже с одними и теми же друзьями? Думать одни и те же мысли, не менять вкусы ипривычки? Я не знаю своего ответа, ключник. Но мне кажется, это была бычрезмерная плата. Страшная плата, с лихвой перекрывающая вечность. Наша беда втом, ключник, что мы как фотон – дуальны. Мы и частица, и волна… язычокпламени-сознания, что пляшет на тяжёлых нефтяных волнах времени. И ни от однойсоставляющей мы отказаться не в силах – как фотон не может остановиться илипотерять одну из своих составляющих. И в этом наша трагедия, наш замкнутыйкруг. Мы не хотим умирать, но мы не можем остановиться – остановка будет лишьиной формой смерти. Вера говорит нам о жизни вечной… но чья жизнь имеется ввиду? Меня – малыша, быть может, самого невинного и чистого, каким я был? Меня– юноши, романтичного и наивного? Меня – прагматичного и сухого? Меня,разбитого старческим маразмом и болезнью Альцгеймера? Ведь это тоже буду я… нокаким же я воскресну в вечности, неужели беспомощным слабоумным? А если я будупребывать в здравом уме и твёрдой памяти – то чем провинился обеспамятевшийстарик? А если воскреснет каждый «я» – то хватит ли места в раю хотя бы дляменя одного?