расслабляющем их убеждении, а мы попробуем разочаровать наших врагов – двинемся на восток, где к нам примкнут тысячи рабов на Леонтинской равнине и в соседних с ней областях, после чего пойдем на выручку к нашим товарищам, осажденным в Триокале. Не может быть, чтобы рабы на восточном побережье не поддержали нас!

– Мысль превосходная! Но пока что мы сидим здесь, как мыши в мышеловке, – с горечью напомнил Сатир, которого Мемнон назначил своим заместителем.

– Отсюда вы видите вон ту высокую гору, – сказал Мемнон, указав рукой на север, где виднелась тупая вершина ближайшей высокой горы. – До нее приблизительно десять римских миль. Даже если наш уход будет сразу обнаружен, римляне не рискнут начать бой с нами в темноте ночи, а мы еще до рассвета доберемся до горы, поднимемся на ее вершину и постараемся закрепиться там.

– Но будем ли мы в лучшем положении на этой самой горе? – спросил кто-то из командиров. – Ты не забыл, что у нас осталось провианта самое большее на три дня?

Мемнон возразил:

– Здесь мы и вовсе лишены возможности когда-нибудь пополнить наши припасы. Я рассчитываю на то, что Лукулл не станет преследовать нас всеми своими силами. Он и так потерял много времени, держа нас в осаде. Завтра будет уже девятый день. Скорее всего, он пошлет следом за нами не больше шести или семи когорт, а сам с главными силами двинется к Триокале.

– Мемнон прав, – поддержал александрийца Думнориг. – Мне тоже думается, что претор не станет из-за нас откладывать поход к Триокале. Если мы не будем уничтожены прежде, чем доберемся до этой горы, то через три дня, когда закончится весь наш провиант, схватимся с врагом, который, надо полагать, не будет превышать нас своею численностью в десять раз, как теперь.

– Во всяком случае, Сальвий и Афинион, если они живы, и все те, кто добрался до Триокалы, должны быть благодарны нам за то, что мы задержали римлян под Скиртеей на целых девять дней, – заметил кто-то из командиров.

– Верно, – сказал Алгальс. – Наша совесть перед ними чиста. Мы дали им время хорошо подготовиться к защите крепости.

– А что делать с ранеными? – спросил Сатир. – Их не меньше пятидесяти.

– Раненых возьмем с собой, – сказал Мемнон. – Нас почти три тысячи человек, будем нести их по очереди на носилках. Пусть воины каждого манипула до наступления темноты позаботятся о двух или трех раненых, соорудив для них носилки из разбитых повозок. Если нам суждено погибнуть, умрем честно, с сознанием того, что мы не бросили на произвол судьбы своих раненых братьев. К сожалению, у нас нет времени со всеми почестями похоронить тех, кто пал в сегодняшнем бою. Придется оставить их здесь без погребения. Но я клянусь, если буду жив, при первой же возможности позаботиться о торжественных похоронах всех павших при Скиртее за святое дело свободы.

Командиры молча разошлись по своим манипулам и центуриям, чтобы оповестить солдат о решении военного совета. Весьма скудные съестные припасы были разделены поровну между всеми, не исключая тяжелораненых.

Мемнон, обходя манипулы, говорил, что надо идти налегке и бросить все, кроме запасов пищи и оружия.

Затем он собрал в один отряд всех всадников (их было тридцать шесть) и поставил во главе их Сатира и Думнорига.

– Вам придется провести эту ночь в лагере и оставить его за час до рассвета, – обратился к всадникам Мемнон. – Вы должны будете непрестанно поддерживать разведенные костры и перекликаться между собой, подражая часовым, иначе могильная тишина, царящая в лагере, может вызвать у римлян подозрение. Когда стемнеет, перед всеми четырьмя воротами мы расставим восемь тел наших павших товарищей в полном вооружении, подперев их кольями, чтобы при свете дня римляне видели, что у ворот стоят часовые. Если трем тысячам бойцов, возглавляемых мною, удастся пройти незамеченными мимо римского лагеря и Скиртеи по дороге, ведущей на север, очень желательно, чтобы враг подольше оставался в неведении о том, что мы покинули свой лагерь… Не забудь взять с собой моего Селевка, – вспомнив о коне, попросил александриец Сатира.

В наступившую ночь из лагерных ворот, обращенных к востоку, стали выходить безмолвные колонны восставших. Бойцы передового манипула во главе с Мемноном и Алгальсом вышли на дорогу и быстро зашагали в сторону мерцавших огней римского лагеря. Следом за ними, стараясь не отставать и как можно меньше греметь оружием, двинулись остальные двадцать четыре манипула.

В полумиле от главного римского лагеря хорошо видны были огни костров двух укрепленных римских застав. С противоположной стороны, за лагерем, смутно вырисовывались на фоне звездного неба стены и башни Скиртеи.

Три тысячи человек в полном молчании двигались по дороге, проходившей всего в трехстах пятидесяти шагах от лагерного вала римлян. Топот множества ног и неумолчный лязг оружия их не выдали. Они не знали, что в это же самое время римские легионы вместе с войсками союзников, стараясь не производить шума, также покидали свой лагерь, выходя из него через правые и квесторские ворота, обращенные к западу и в сторону города.

Несомненно, римляне проявили в эту ночь непростительную на войне беспечность, не выставив ни одного дозора на дороге, проходившей между городом и ближайшей заставой. Возможно, это произошло потому, что северо-восточнее Скиртеи они меньше всего ожидали вылазку осажденных. И Лукулл, и его командиры были уверены, что мятежники будут делать попытки вырваться из окружения в западном или южном направлениях, то есть в сторону Триокалы, Энтеллы и окружавших их гор.

Мемнон шагал впереди колонны, каждую минуту ожидая шума тревоги в римском лагере, и лишь спустя час, когда замыкающий колонну отряд оставил позади и лагерь, и самый город, поверил в поистине фантастическую удачу.

Восставшие шли не замедляя шага около шести часов. Когда из-за гор показалось солнце, колонну нагнали Сатир и Думнориг со всеми своими всадниками. Как и было условлено, они покинули лагерь за час до рассвета.

– Нам повезло. Мы проехали между двумя заставами, но нас никто не окликнул, – коротко сообщил тарентинец Мемнону.

– Не иначе как сами великие боги нам помогают! – радостно воскликнул александриец.

Глава четвертая

Поход Мемнона. – Сражение близ Аместрата

К третьему часу дня отряд достиг подножия той самой горы, на которую указывал Мемнон. Но он уже отказался от первоначального замысла. По мере того как восставшие уходили все дальше на север, никем не преследуемые, у него возник другой план. Он окончательно воспрянул духом. Теперь он считал, что незачем взбираться на эту гору и дожидаться там, когда римляне обложат ее со всех сторон. Мемнон решил безостановочно двигаться дальше, отклоняясь на восток, в сторону Небродовых гор. Там, среди неприступных скал и глубоких ущелий, неудобных для действий вражеской конницы, он надеялся нанести врагу удар из засады. В том, что очень скоро появятся преследователи, он ни на секунду не сомневался

Мыслями своими он поделился с Сатиром, Думноригом и Алгальсом.

– Я вижу, ты уже так осмелел, что больше не опасаешься конницы Лукулла, которая в любое время может настигнуть нас, – сказал Сатир, полувопросительно взглянув на друга.

– Пока будем двигаться вперед по этой дороге. В случае необходимости успеем занять какой-нибудь холм…

– Все же мы их перехитрили! – ликовал Алгальс.

– Теперь вы конные разведчики, – произнес Мемнон, обращаясь к всадникам. – Ты, Думнориг, отправляйся вперед и разузнай, куда ведет эта дорога. А ты, Сатир, скачи назад, в сторону Скиртеи. Мне нужны точные сведения о наших преследователях. Если увидишь конницу, постарайся определить ее численность и немедленно возвращайся. Тогда мы будем знать, что делать дальше.

Разбившись на два отряда, всадники разъехались в противоположные стороны. Немного погодя Мемнон остановил колонну, объявив, что дает всем передохнуть только один час, чтобы могли подтянуться отставшие. Он видел, что люди сильно утомлены, но настроение у всех было приподнятое. Прошло не менее десяти часов похода, и уже ни у кого не было сомнений, что хитрость удалась и римляне надолго