и Лукцея, которые в беспорядке спускались с крутых склонов холмов, охватывая римлян с флангов.

Латиняне, пропустив через свои ряды бегущих римлян, сомкнули строй и стали драться с большим упорством. Хорошо вооруженные и обученные, они долго сдерживали яростный натиск врагов, но им негде было равернуть свои силы. Теснимые с трех сторон, они стали отходить к перевалу. Легионеры, потерявшие оружие во время бегства, разбегались кто куда. Только около полутора тысяч римлян и их союзников, отступив в относительном порядке, заняли высокий скалистый холм у самого перевала. Здесь они с большим трудом и немалыми потерями отразили натиск беглых рабов, и те прекратили сражение.

Раненого легата легионеры втащили на вершину холма и уложили на носилки. Трибун Варгунтей, уже оправившийся от удара в голову, продолжал командовать и не терял присутствия духа. Благодаря его хладнокровию и распорядительности римское войско в этот день было спасено от полного уничтожения.

Но победа восставших была впечатляющей. Добычей их стал весь войсковой обоз римлян и даже складная походная кровать самого преторского легата В руки победителей попали восемь знамен римских манипулов и девять знамен союзников.

Римляне оставили в ущелье около четырехсот человек убитыми. Разбежавшихся в панике было вдвое больше. Восставшие потеряли около сотни убитыми и столько же ранеными.

Думнориг вышел из боя с разбитым щитом и легким ранением в грудь.

Мемнон и Сатир не получили ни царапины. Только щит у последнего в нескольких местах был продырявлен метательными снарядами. Рядом с умбоном101 свинцовый шарик пробил медную пластину и застрял в ней. Тарентинец вывернул шарик острием кинжала, подержал его на ладони и усмехнулся: на свинцовой пуле еще можно было различить нацарапанную надпись по-латыни: «Будь здоров» – плод солдатского остроумия.

От захваченных в плен врагов стало известно, что Лукулл той же ночью, в какую повстанцы, применив военную хитрость, покинули область Скиртеи, повел основные свои силы к Триокале. Этим и объяснялось, почему римляне не использовали в преследовании отряда Мемнона конницу, которую претор также увел с собой.

– Что делать с пленными? – спросил александрийца Сатир.

– Сколько их?

– Около двухсот. Из них восемьдесят римлян, остальные сицилийцы и уроженцы Италии.

– Римлян сбросить со скалы, остальных будем использовать в качестве обозных рабочих, – приказал Мемнон.

Захваченный обоз пришелся очень кстати. Повстанцы сразу стали обладателями восьмидесяти повозок, на которые были уложены солдатские пожитки. Особенно ценным приобретением были складные кожаные палатки. Каждая из них была рассчитана на десять-двенадцать человек. Палатки у римлян назывались контуберниями, а товарищи по палатке – контуберналами во главе с деканом (десятником). Но вчерашние рабы по привычке делились на декурии (в больших хозяйствах римских землевладельцев рабы разбивались на десятки, или декурии, по специальностям). Мемнон позаботился о том, чтобы все декурии имели свои палатки и, кроме того, получили по одной ручной мельнице: солдаты декурий сами должны были молоть зерно по примеру римлян.

Восставшие подобрали все брошенное врагами оружие и сняли доспехи с убитых. Более шестисот человек получили латы, надели на головы железные римские шлемы и вооружились испанскими мечами. Теперь почти две тысячи семьсот бойцов (все, кто находился в строю) могли на равных сражаться против тяжеловооруженных римских пехотинцев.

Остаток дня восставшие посвятили похоронам павших товарищей. Раненых распределили по всем манипулам. Состояние многих из них было тяжелым. Александриец приказал соорудить для них носилки.

Поздно вечером во время бурного военного совета Мемнон заявил, что не станет терять времени, держа в осаде римлян, укрепившихся на холме. Многие командиры, в том числе Алгальс, возражали ему, утверждая, что нельзя оставлять врага у себя в тылу. По их подсчетам, римлян на холме оставалось не менее двух тысяч.

– Римляне понесли жестокий урон и не станут нас преследовать, – убеждал товарищей александриец. – Нам же необходимо как можно скорее выйти на Леонтинскую равнину. Там нас ждут тысячи наших собратьев. Они умножат наши силы. Пока Лукулл занят осадой Триокалы, мы соберем армию в десять-пятнадцать тысяч человек и ударим римлянам в тыл.

Алгальс и некоторые другие командиры продолжали стоять на том, чтобы держать врагов в осаде.

– Возьмем их измором, – говорил Алгальс. – Они остались без провианта и вряд ли продержатся более пяти-семи дней.

Но в этот вечер командиры ни о чем не договорились.

Всем спорам пришел конец, когда наутро обнаружилось, что римлян на холме нет. В наступившую ночь они, пользуясь тем, что перевал не охраняется, тайком покинули свой лагерь и ушли той же дорогой, какой пришли.

Мемнон отправил Думнорига на разведку. Галл и его всадники вернулись довольно скоро, сообщив, что римляне успели удалиться по меньшей мере на шесть миль. Преследовать их не имело смысла.

Как потом стало известно, легат Гней Клептий, долгое время находившийся на излечении в Аместрате, а потом в Скиртее, не отказался от своего намерения покончить с ускользнувшими от него мятежниками. Сам он по причине ранения не в состоянии был командовать и поручил это дело трибуну Варгунтею, приказав ему от имени претора Сицилии собирать подкрепления в ближайших городах и римских колониях.

Варгунтей в течение месяца собрал в Скиртее и соседних городах более полутора тысяч латинских колонистов и сицилийцев, вернул в строй всех солдат, разбежавшихся после разгрома под Аместратом и довел численность своего отряда до пяти тысяч солдат. Он выступил в поход, когда до него дошли слухи о том, что мятежники возмутили тысячи рабов в областях Катаны, Адрана и Леонтин.

Глава пятая

Пробуждение Этны. – Взятие Катаны. – Сражение под Леонтинами

Победа под Аместратом вдохнула в сердца повстанцев веру в свои силы и в своего предводителя, доказавшего, что он не только храбрый, но и способный военачальник. После того, как под его умелым руководством они благополучно вышли из кольца окружения, а потом разбили римлян, авторитет его стал непререкаем. «Сама Фортуна сопутствует ему», – говорили они с суеверным благоговением, готовые идти за александрийцем в огонь и в воду.

Отряд продолжал движение на восток, делая небольшие дневные переходы по трудным горным дорогам и тропам. Громоздкий обоз и более двух сотен раненых, которых приходилось нести на носилках, не позволяли идти быстрее.

За три дня восставшие прошли тридцать пять римских миль и остановились лагерем в живописной местности в нескольких милях от Тиссы.

По обеим сторонам дороги клонились спелые хлеба. Вид их поднимал настроение воинов, еще несколько дней назад страдавших от недоедания.

Пока солдаты готовились к ночлегу, Мемнон, глядя на курившуюся дымом вершину Этны, с отрадой думал о скорой встрече с Ювентиной.

Они не виделись с самой осени прошлого года. Сирт привез Мемнону в Триокалу пять писем Ювентины, нежных и ласковых, но полных тревоги за него и за исход войны. Она писала о сообщениях Марка Лабиена из лагеря Мария, построенного близ устья Родана. Лабиен писал, что это настоящая крепость, окруженная глубокими рвами и палисадами, а к морю до устья реки прорыты каналы настолько широкие и глубокие, что по ним легкие корабли и барки доставляют к лагерю большое количество грузов.

По сведениям, полученным Ювентиной из писем Лабиена, Мемнон заключил, что в Риме не жалеют сил и средств, готовясь к решительному столкновению с германцами, хотя о последних доходили лишь смутные и противоречивые слухи. Похоже, они уже собирались покинуть Испанию, которая встретила их очень негостеприимно. Видимо, испанцы достаточно свыклись, если не примирились, с владычеством римлян, чтобы начинать с ними войну в союзе с дикими пришельцами из Германии…

* * *

Теперь движению отряда Мемнона ничто не должно было помешать хотя бы в течение двадцати-тридцати дней: после поражения под Аместратом римляне вряд ли могли скоро оправиться и возобновить против него какие-либо военные действия. Александриец твердо решил в течение одного дня и ночи достигнуть Катаны и взять ее без боя, войдя в город через разрушенную стену. Но своим замыслом он пока еще ни с кем не делился.

Вечером, когда воины расположились лагерем под Тиссой, к нему подошел Сатир.

– Думнориг сказал мне, что поведешь нас к Катане? Почему к Катане, а не к другому какому-нибудь городу? Будь