— Глупец, — обратился я к Альберони, приставив кего виску пистолет и не дав ему произнести ни слова, — как мог ты доверитьсовершенно незнакомому человеку и свою возлюбленную и свои деньги? Выкладывайпоживее все, что есть при тебе, и отправляйся в ад вместе с проклятиями в адрессобственной неосторожности.

Альберони шевельнулся, я выстрелил, и он рухнул к моимногам. Элоиза без чувств упала следом.

— Черт побери! — сказал я сам себе. — Вот я исовершил самое восхитительное из злодеяний и получил за это очаровательнуюдевицу и кругленькую сумму; теперь пора повеселиться.

Будь на моем месте другой, он, наверное, воспользовался быбессознательным состоянием жертвы, чтобы насладиться ею без помех. Я же ссожалением подумал о том, что несчастная ничего не чувствует и не сможетвкусить своего несчастья. Мое коварное воображение готовило ей такие эпизоды,которые заставили бы ее до дна испить свою горькую чашу. Когда речь идет озлодеянии, нужно, чтобы оно было обставлено с большим размахом и со всеймыслимой утонченностью.

Я дал ей понюхать соли, я хлестал ее по щекам, я ее щипал —ничего не помогало. Я поднял ей юбки и стал щекотать клитор, и этосладострастное ощущение разбудило ее.

— Итак, прекрасное дитя, — заявил я Элоизе,запечатлев на ее губах жаркий поцелуй, — наберись теперь мужества! Онопригодится тебе для того, чтобы выдержать все несчастья до конца, потому чтоони еще не кончились.

— О негодяй! — разрыдалась кроткая дева. —Что ты еще придумал? Какие новые мученья ты придумал? Неужели тебе мало того,что ты злоупотребил моей доверчивостью и лишил меня всего, что я любила? Еслиты грозишь мне смертью, убей меня поскорее, дай мне соединиться с мечтой моейдуши, и тогда я прощу тебе твое ужасное преступление.

— Смерть, которую ты желаешь, мой ангел, — сказаля, ощупывая тело девушки, — совсем близка и неотвратима, но прежде тыдолжна испытать кое-какие унижения, кое-какие жестокости, без которых твоясмерть не доставит мне большого удовольствия.

С этими словами мои руки, мои вездесущие руки обнажали передмоим жадным взором бедра немыслимой красоты, ослепительной белизны… И я оставилречи, чтобы заняться делом. Уверенность в невинности этой прелестной девушкинавела меня на мысль, которая в противном случае ни за что не пришла бы мне вголову. Боже, какой узкий проход! Сколько в нем жара! Каким блаженством будетмоя победа! Способ, каким я стремился к ней, добавлял пикантности к моемувосторгу. Я увидел алебастровую грудь и, все больше склонясь к оскорблениям,нежели к ласкам, я стал кусать и рвать ее зубами. О волшебная сила природы!Элоиза, неожиданно облагодетельствованная ею, уступила, несмотря на боль,чувству удовольствия, к которому я беспощадно подгонял ее, — одним словом,она кончила. Ничто на свете неспособно сильнее разжечь во мне похотливуюярость, чем ощущение того, что женщина приняла участие в моем удовольствии.

— Подлая шлюха! — закричал я. — Ты будешьнаказана за свою наглость.

И резко повернув ее, я овладел прекраснейшим задом, какойкогда-либо видел. Одной рукой я раздвинул ягодицы, другой ввел член и приступилк содомии. Господи, какое наслаждение я испытывал. Я принял ее боль, она хотелазакричать — я сунул ей в рот носовой платок. Эта мера предосторожностииспортила все дело: мой член выскользнул из пещерки. Я понял, что надо немногоприподнять тело жертвы и положить его на возвышение. Я уложил Элоизу на труп еелюбовника и соединил их таким образом, чтобы уста их прильнули друг к другу.Невозможно описать ужас, страх, отчаяние девушки при этом новом эпизоде. Необращая внимание на ее судорожные рывки, я сделал веревку из своих подтяжек иносового платка, крепко связал вместе оба тела и спокойно продолжил прерванноезанятие. О небо! Какие ягодицы! Какой на них румянец! Какая при этом белизна!Тысячью и тысячью поцелуев осыпал я их, было такое впечатление, будто ясобираюсь пожрать этот восхитительный зад, прежде чем проникнуть в него.Наконец я вошел внутрь, но сделал это с такой стремительностью, так грубо инебрежно, что ее бедра окрасились кровью. Ничто не могло остановить меня; ядостиг дна, я хотел, чтобы отверстие было еще уже, а мой инструмент еще мощнее,чтобы она сильнее страдала.

— Ну что, потаскуха, — говорил я, терзая ее изовсех сил, — посмотрим, сумеешь ли ты кончить и на этот раз?

Эти слова я сопровождал сильными ударами; я впивался ногтямив ее ягодицы, мои ногти вырывали из них нежную кожицу, которой украсила ихприрода. Тысяча жестоких идей будоражила мой мозг. Я решил задержатьизвержение, чтобы ничто не могло погасить огонь, который их порождал. Явспомнил ужасный эпизод с трупом мадам де Мольдан… Я припомнил все, что слышало неземном наслаждении телом только что убитого человека, и едва не пришел вотчаяние оттого, что неистовые мои желания не дали мне совершить еще и этозлодеяние. Я покинул зад Элоизы и бросил безумный взгляд на окровавленный трупАльберони. Я спустил с него панталоны, он был еще теплый; я увидел превосходныеягодицы и осыпал их поцелуями; я языком подготовил себе проход; я вторгся внего и испытал такой восторг, что моя сперма хлынула потоком в задницу убитогомною любовника как раз в тот момент, когда губы мои впивались в зад любовницы,которую я должен был пристрелить в следующую минуту.

Прелести Элоизы, ее отчаяние, ее слезы, безумие, в котороепогружали ее мои настойчивые угрозы — сочетание стольких стимулов, передкоторыми не устоит и железное сердце, вновь возбудило меня. Но на этот раз,наполненный яростью, дрожа от сладострастного гнева, который буквально сотрясалменя, я не мог возбудиться до необходимой точки без жестокостей. Я наломал вкустах веток, сделал из них розги, раздел догола свою юную жертву и отхлесталвсе ее тело, не пропустив груди, столь жестоким образом, что ее кровь залилараны ее возлюбленного. Насытившись этим, я придумал новые забавы: заставил ееслизывать кровь с ран Альберони. Она повиновалась, но приступила к этому как-тонежно и неуверенно, и тогда я нарвал колючек и натер ими самые чувствительныеместа ее тела: натолкал их в вагину и ободрал ими обе груди. В конце концов явскрыл труп юноши, вырвал его сердце и, сунув его в лицо жертвы, принудил ееоткусить несколько кусочков. Больше сдерживаться у меня не было сил, и гордыйЖером, который только что распорядился жизнью двух человек, сам покорилсявелению своего фаллоса, ибо известно, что противостоять ему невозможно.Подстегиваемый желанием сбросить семя, я заставил жертву взять в рот член еемертвого возлюбленного и в таком положении овладел ею сзади. В руке у меня былкинжал: я готовился лишить ее жизни в момент своего оргазма. Он приближался, яоттягивал этот решающий момент, я медлил с ударом, наслаждаясь восхитительноймыслью о том, что мой неземной восторг смешается с последним вздохом той,которую я содомировал.

«Она почувствует, — так думал я, все быстрее двигаябедрами, — она испытает самые ужасные минуты в человеческой жизни, когда ябуду наслаждаться самыми сладостными». Меня охватило опьянение; я схватил ее заволосы одной рукой, а другой несколько раз вонзил кинжал в ее тело: в бок, вниз живота и в сердце. Она испустила дух, а мое семя все еще не пролилось. Ивот тогда, друзья мои, я понял, как приятно убивать существо, совокупляясь сним. Анус несчастной сжимался и разжимался одновременно с ударами, которые янаносил, и когда я пронзил сердце, сокращение было настолько мощным, что едване раздавило мой член. О неземное блаженство! Ты было первым в ряду подобныхнаслаждений, которое я испытал в своей жизни, но именно тебе я обязанбесценнейшим уроком, который служит мне поныне! Обыкновенно после столь мощноговолнения наступает расслабление, но в злодейских душах, подобных моей, зрелищесовершенного злодеяния тотчас разжигает огонь нового желания. «Я совокупился струпом любовника, — подумал я, — так почему бы не насладиться мертвымтелом любовницы?» Элоиза все еще была прекрасна: ее бледность, беспорядок еероскошных волос, соблазнительность застывших линий ее очаровательной мордашки —все это снова привело меня в возбуждение; я проник в ее анус и кончил впоследний раз, впиваясь зубами в мертвую плоть.