— Черт побери! Я могу в это поверить, — перебилСеверино, сопроводив свое восклицание обильным излиянием в зад одной из самыхкрасивых девушек, присутствующих на ужине. — Да, разрази меня гром! Я верюв это, ибо живо представил себе эту потрясающую сцену, и наш собрат Жеромдолжен был испытать необыкновенное удовольствие, если судить по тому, которое яполучил, слушая его рассказ.

— Нам необходимо завести себе такую машину, —сказал Амбруаз, который понуждал Жюстину ласкать себя, — и я хочу заявить,что первой я посажу на нее вот эту девку.

— Продолжай, продолжай, Жером, — сказал Сильвестр,демонстрируя свой орган, твердый как железный стержень, — иначе тызаставишь нас всех кончить, если мы еще немного задержимся на этойвосхитительной мысли.

— Во время моих многочисленных поездок вМессину, — возобновил повествование Жером, — я познакомился с нашимилюбезными коллегами-бенедиктинцами из знаменитого аббатства Святого НиколаяАссенского; они великодушно пригласили меня в свой дом и сад, и за обедом явстретился с отцом Бонифацио из Болоньи, одним из самых блестящих либертенов,каких я знал в своей жизни. Сходство наших характеров близко сдружило нас, и мыповедали друг другу множество занимательных вещей.

— Вы думаете, Жером, — сказал он мнеоднажды, — что мы лишены здесь удовольствий, которыми вволю наслаждаютсясветские люди. Нет, мой друг, если так, то вы сильно ошибаетесь… Если бы выбыли членом ордена, я мог бы раскрыть вам его секреты, впрочем, при вашембогатстве, вступить в него легче легкого.

— Но как быть с земельными владениями, которые яприобрел на вашем острове?

— Это еще одна причина для вашего вступления, —заверил меня Бонифацио. — Ваши владения останутся при вас, и вас примут сраспростертыми объятиями и сразу посвятят во все тайны ордена.

Эта идея захватила меня необыкновенно. Гарантияудовлетворить и увеличить мои пороки под маской религиозности, надежда, окоторой также намекнул мне Бонифацио, сделаться высшим посредником междучеловеком и его придуманным Богом, еще более сладостная надежда осквернятьгнусную исповедь, чтобы безнаказанно обкрадывать стариков и старух и срыватьцветы невинности у молодых — все это возбуждало меня несказанно, и через восемьдней после этого разговора я имел честь надеть на себя монашескую сбрую иоказаться причастным ко всем утехам этих распутников. Вы не поверите, друзьямои, но уважение и почтение к духовенству в этой стране совсем не такое, как воФранции: не было в Мессине ни одной семьи, чьи секреты не знали бы и чьимдоверием не пользовались эти мерзавцы! Поэтому нетрудно догадаться, как онираспоряжались и тем и другим. Что же касается внутренних мер предосторожности,разумеется, они были столь же строги у бенедиктинцев Святого НиколаяАссенского, что и ваши.

В громадных подземельях, известных лишь самым почетнымчленам ордена, можно было найти в изобилии все, что могли предложить Италия,Греция и Сицилия самого прекрасного материала в смысле юношей и девиц; как издесь, там торжествовал инцест, я видел монахов, которые сношали уже пятое своепоколение после того, как насладились четырьмя предыдущими. Единственнаяразница между теми отшельниками и вами заключается в том, что они даже не давалисебе труда скрывать сокровища в своем огромном склепе и никогда туда неспускались. Образцы того, что они скопили, были выставлены в миниатюре в тайномкабинете их апартаментов, куда по первому сигналу доставляли все, чеготребовали их фаллосы, таким образом не было ни единой минуты, когда бы они ненаслаждались или великолепной кухней или восхитительными предметами,населявшими их сераль. Что же касательно до их извращенных прихотей, они былитак же необычны, как и ваши, и оказавшись в вашей обители, эти достойные людиубедили бы вас в том, что всюду, где религия питает распутство, его плодывсегда одинаково сладки.

Самая необычная страсть, которую я обнаружил в среде этихвдовствующих монахов, была у дома Хризостома, настоятеля монастыря. Он могнасладиться только отравленной девушкой: он содомировал ее во время жестокихпредсмертных конвульсий, в то время как двое мужчин по очереди прочищали емузадницу и пороли его. Если девица не испускала дух во время операции, онзакалывал ее кинжалом во время оргазма. Если она умирала долго, он дожидался еепоследнего вздоха, чтобы наполнить ее зад спермой.

С этими святыми отцами я окончательно развратился иукоренился в своих принципах да так, что с тех пор ничто иное не смогло бывозбудить меня.

— Друг мой, — сказал я как-то раз Бонифацио годачерез два такой эпикурейской жизни, — все, что мы делаем, бесспорно оченьприятно, но предметы, которыми мы наслаждаемся, попали сюда благодаря силе, ипризнаться, в таком качестве они возбуждают меня меньше, чем если бы досталисьмне посредством искусства или хитрости. Я в достаточной мере проникся твоимипривычками и теперь для осуществления моих планов мне не хватает лишьсвященного трибунала исповеди. Обещаю тебе, что очень скоро буду заседать внем, как ты мне и предрекал. Эта мысль захватила меня безумно, простоневероятно, до такой степени я рассчитываю на то, что принесет мне эта новаядолжность, на которой я смогу тешить одновременно и мою алчность и моюразвращенность.

— Хорошо, — сказал Бонифацио, — нет ничегопроще. Спустя неделю он вручил мне ключ от исповедальни часовни Богоматери иприбавил:

— Ступайте, счастливейший из смертных, вотсладострастный будуар, куда вы так стремились: пользуйтесь им всласть,оскверните здесь по меньшей мере столько нежных предметов, сколько я испортилза восемь лет, чтобы я не жалел о том, что привел вас сюда.

Эта новая ступень привела меня в такой восторг, что я неспал всю ночь. На следующий день, с рассветом, я был на месте, и поскольку какраз были пасхальные праздники, утро мое прошло не так плохо. Не буду докучатьвам всей чепухой, которая обрушилась на меня потоком, расскажу лишь о девицечетырнадцати лет по имени Фрозина из благородной семьи с таким очаровательнымличиком, что она скрывала его под вуалью, чтобы избежать любопытных взглядовтолпы. Фрозина раскрылась передо мной со всем пылом своего возраста. Ее сердцедо сих пор молчало, хотя ни одна девушка в Мессине не имела столько обожателей,однако ее темперамент уже давал себя знать. Своими ловкими вопросами я подвинулее юную и наивную душу к тому, чего она не ведала.

— Вы страдаете, милое дитя, — говорил я сучастием, — я вижу это, но вы сами виноваты: целомудрие не требует того,чтобы вы пожертвовали ради него своей природой; ваши родители обманывают васнасчет аскетизма добродетели. Они изображают ее жестоким и несправедливымобразом. Подумайте сами, как можете вы оскорбить природу, которая вас сотворилаи внушила вам страстные желания, если уступите ей? Все здесь зависит от вашеговыбора: если он окажется правильным, вам не в чем будет каяться. Я предлагаювам и свои советы и свои услуги, но это надо хранить в Тайне, ибо не всемприходящим исповедаться я оказываю такую честь, и ревность, которая можетпоявиться у них, вас погубит. Приходите завтра ровно в полдень в эту часовню, япроведу вас к себе и уверяю, — что вы уйдете счастливой и успокоенной.Только избавьтесь от этой докучливой дуэньи, которая ходит за вами по пятам, иприходите одна; скажите, что я жду вас для набожной беседы, и пусть она придетза вами в два часа.