Если бы надежды этой организации осуществились, Османская империя, возможно, была бы основана заново в виде греко-турецкой конфедерации с вечной столицей в Стамбуле. 23 июля 1908 г. произошел еще один краткий всплеск оптимизма: группа османских офицеров, называвших себя младотурками, произвела переворот в Салониках и объявила о своих планах создания прогрессивного государства, в котором все группы – даже греки и болгары – смогут жить в согласии. Один из руководителей группы, Энвер-бей, вышел на балкон вместе с греческим митрополитом, муфтием и представителем болгар, и все четверо обнялись. Однако космополитический идеализм младотурецкого движения был недолговечным. Всего через несколько недель по всему региону вновь начали проявляться все более сильные националистические противоречия, и младотурки взяли более жесткий шовинистический курс. Им пришлось занять недружественные позиции в связи с аннексией османской Боснии Австрией, произошедшей в октябре 1908 г., провозглашением Болгарией полной независимости и принятой критским Народным собранием прокламации о союзе с Грецией.

Стамбульские греки еще некоторое время не расставались с мечтой о борьбе за влияние в Османской империи. Константинопольская организация приняла участие в выборах, организованных в османском государстве младотурками в конце 1908 г., и ее руководители, к своему большому разочарованию, получили приблизительно вдвое меньше, чем рассчитывали, мест в новом Законодательном собрании (но все же не вполне махнули рукой на османскую демократию). Следующей весной организация помогла младотуркам противостоять попытке нового переворота, которую предприняли консервативные силы во главе с султаном. К этому времени идея уважительных отношений – не говоря уже об истинной дружбе – между разными этническими группами в рамках Османской или любой другой империи постепенно исчезала. Укреплялся национализм, и это заставило вновь обратить внимание на Афины и Греческое королевство. Вовсе не подразумевалось, что Греция должна непременно следовать политике изоляционизма или стать автаркией. В националистических расчетах вполне допускались тактические союзы с другими, но такие связи были неустойчивыми и основывались на циничных, кратковременных корыстных соображениях. Именно в это время на афинской сцене появился один особенно талантливый мастер таких расчетов.

В первые месяцы 1909 г. главной головной болью афинского политического класса была быстро развивавшаяся ситуация на Крите. Критские греки все более настойчиво требовали формального включения в состав королевства. Но многих тревожила возможная реакция младотурок, не говоря уже о британцах и других участниках дипломатических отношений. Казалось, что официальные руководители Греции, в том числе монарх и премьер-министр Георгиос Теотокис, парализованы тревогой. Король рассматривал возможность отречения от трона; Теотокис ушел в отставку в июле; лишь с большим трудом удалось убедить лидера оппозиции Димитриоса Раллиса принять казавшуюся отравленной чашу власти.

Среди армейских офицеров, особенно младших, настроение было совсем иным. 28 августа они собрались группой, отказались подчиняться командованию и встали лагерем в Гуди, на возвышенности у восточной окраины Афин, под горой Гиметт. Они быстро заставили Раллиса уступить место более податливому преемнику, который согласился провести реорганизацию вооруженных сил. Что делать дальше, предводители восстания не очень понимали, но их посетила блестящая идея: пригласить в Афины самого харизматичного деятеля греческого мира – Венизелоса, политического лидера критян, в котором сочетались обаяние, интеллектуальные достижения (он с удовольствием переводил Фукидида) и веселая безжалостность воинственного горца.

Критянин стал действовать рассудительно и методично. Сначала он приехал в Афины на три недели, встретился с руководителями «Военной лиги», устроившей переворот, и наметил план перезапуска греческой политики. Следовало назначить правительство переходного периода и провести выборы в Учредительное собрание, которые прошли в результате в августе 1910 г. С беззаботной уверенностью в своей необходимости он вернулся в Афины лишь через несколько дней после созыва собрания. 18 сентября 1910 г. он прибыл в Пирей на зафрахтованном пароходе и выступил перед восторженной толпой на площади Конституции. Не прошло и месяца, как он был назначен премьер-министром, а через два месяца после этого вместе со своими сторонниками одержал сокрушительную победу на новых выборах в Законодательное собрание, которому были приданы расширенные полномочия по изменению конституции. Он стал неоспоримым хозяином греческой политической сцены и запустил программу лихорадочных социальных и экономических реформ, в число которых входило дробление крупных земельных имений в Фессалии и признание профессиональных союзов.

Начиная с зимы 1910 г. его сильно занимала еще одна идея, предполагавшая преобразование всего геополитического порядка Юго-Восточной Европы. Он считал, что исторически христианские государства должны похоронить свои разногласия и объединиться для изгнания османов из Европы. Для обсуждения этого вопроса у Венизелоса был под рукой удачный собеседник. Это был его старый друг Баучер, корреспондент Times родом из графства Лимерик, с которым он завязал полезное знакомство еще в критских горах. Собственно говоря, с годами их отношения только укрепились. Один раз около 1905 г., когда Венизелос был политическим лидером критян, он оказался в оппозиции греческому принцу Георгу, бывшему верховным комиссаром острова. Баучер был доверенным посредником между ними, хотя ему и не удалось разрешить их разногласия, и в конце концов он навлек на себя недовольство принца. Если в роли миротворца между двумя могущественными греками он потерпел неудачу, способствовать достижению договоренностей между странами, которые он знал лучше всего, Грецией и Болгарией, удавалось ему гораздо лучше.

По меньшей мере при одном из триумфальных выступлений Венизелоса на площади Конституции на балконе рядом с ним видели Баучера. С присущим ему изяществом Венизелос писал о журналисте:

Когда [он]… отдавал свои силы и таланты … делу независимости Крита, я имел счастье завести с ним тесное знакомство и оценить его замечательные качества. Главным из них была пылкая любовь к свободе, равная по силе лишь свободолюбию великих романтиков начала девятнадцатого века, но выразившаяся в более трезвой и результативной деятельности великого журналиста века двадцатого.

Другими словами, политик считал Баучера более практичным эквивалентом Байрона. Более того, как вспоминает сам журналист, их общение в Афинах далеко не ограничивалось взаимными восхвалениями:

Беседы с г-ном Венизелосом, которые побудили его предложить союз с Болгарией, происходили зимой 1910 и весной 1911 г., по большей части в моем номере в гостинице «Гранд-Бретань». Предложение Венизелоса, которое было известно только королю Георгу и мне (кабинет министров ничего о нем не знал), было доверено мне в запечатанном пакете.

Болгары колебались с ответом, потому что испытывали давление со стороны России, которая требовала, чтобы они сосредоточились на исправлении отношений с братьями-славянами в Сербии. Но к февралю 1912 г. Баучер получил с высших этажей власти в Софии сигнал о том, что там приветствуют идею переговоров с Венизелосом. В мае 1912 г. Баучер с удовольствием наблюдал в Афинах подписание греко-болгарского договора. Все было готово для военной операции по изгнанию из Европы турок и их единоверцев. Венизелос писал в телеграмме, адресованной Баучеру: «Благодарю Вас и жму Вашу руку: Вы были одним из главных авторов этого великолепного произведения –