ими земель, а греческая армия временно позволяла мусульманам оставаться в тех местах, которые она захватывала.) Тем временем османская Турция была настроена озлобленно и недружественно: она с трудом справлялась с притоком порядка 150 000 мусульманских беженцев с Балкан. Греческому населению западного побережья Анатолии приходилось потесниться; в некоторых местах дело уже доходило до насильственного выселения греков.

В этой ситуации в воздухе возникла – лет приблизительно за десять до ее практического осуществления – идея обмена населением между Грецией и Турцией, при котором мусульмане греческой Македонии перебрались бы в Турцию, а греческие общины Малой Азии – как называли эту область греки – переселились на пустующие земли в Греции. Летом 1914 г. Венизелос собирался в Брюссель на переговоры о заключении именно такого греко-турецкого соглашения, пока не стало ясно, что Европу и весь мир вот-вот захлестнет гораздо более широкомасштабный конфликт.

Как рецепт Венизелоса – дипломатия, союзы и экспансия – будет работать в условиях всеобщей, мировой войны? Очень хорошо, полагал критский государственный муж. Как и почти во всех других случаях, его рассуждения были чрезвычайно убедительными: поскольку Греция – держава прибрежная и мореходная, она должна действовать заодно с могущественной на море Британией и ее союзниками, Францией и Россией, а затем пожать плоды их несомненной победы. Однако с самого начала войны стало ясно, что король Константин придерживается иного мнения. Наличие немецкого шурина – кайзера[187] – не означало безоговорочной поддержки Германии, но побуждало его учитывать германские расчеты. Он видел, что Германия и Османская империя движутся к союзу, который был официально заключен в ноябре 1914 г. Король опасался, что в столкновении с двумя столь могущественными противниками Греции придется нелегко. Венизелос видел ситуацию диаметрально противоположной: он полагал, что, если Греция примет участие в разгроме османов, она может получить великолепное вознаграждение, в том числе Константинополь.

Такое положение вещей было парадоксальным. Казалось бы, король Константин должен был быть в восторге от возможности стать новым византийским императором, правящим в городе на Босфоре. В конце концов, его назвали в честь святого императора, основавшего в 330 г. «Второй Рим»; то же имя носил и государь (Константин XI Палеолог), потерявший этот город в 1453 г. Среди простых верующих греков бытовало предание, что последний византийский император, таинственным образом окаменевший и превратившийся в мраморный столп, однажды оживет и вернет себе свой город. Теперь же реальный король, также носивший имя Константин, мог претворить эту легенду в реальность – так, во всяком случае, казалось греческому простонародью. Напротив, Венизелос находился на прагматическом, модернизирующем крае греческого политического спектра; жесткие политические и военные реалии интересовали его больше, чем предания и суеверия.

Почему же в таком случае двор старался сохранить нейтралитет и безопасность Греции в ее существующих границах, а Венизелос строил дерзкие планы, итогом которых мог стать перенос главного центра эллинизма из Афин в Константинополь? По правде говоря, временами мечты о новой Византии могли казаться соблазнительными и королю Константину, но не его советникам, воспитанным в Германии. Сильное сдерживающее влияние оказывал Иоаннис Метаксас, заслуженный полководец Балканских войн, обучавшийся в течение четырех лет в берлинской Военной академии. Что же касается Венизелоса, в его мечтах о захвате османской территории вместе со столицей при помощи Британии, несомненно, не было ничего мистического. Помимо символического значения Константинополя этот город был важнейшим средоточием греческих капиталов и коммерческой деятельности, и его прибавление к эллинскому государству означало бы огромное укрепление могущества страны. Некогда «Константинопольская организация» мечтала о греко-турецком содружестве на Босфоре; теперь казалось, что «Царица городов» может попросту стать греческой. Для Венизелоса, человека практичного, мистический ореол Константинополя, вероятно, был важен лишь постольку, поскольку он разжигал в простых греках еще бо́льшую охоту сражаться.

Возможно, тот осторожный курс, которого предпочитал придерживаться двор, отражал также и одну более глубокую особенность современных Афин. Греческие монархи, будь то греко-германские или греко-датские, обосновались в городе, сочетавшем в себе европейскую эстетику, балканскую сельскую простоту, захватывающие дух древности и великолепную природу. Это сочетание могло казаться то очаровательным, то многообещающим, то несколько абсурдным. Между завезенной из-за рубежа династией и неоклассическими притязаниями Афин существовали какие-то взаимосвязи. Было совершенно не очевидно, можно ли оторвать эту династию от местной почвы и переместить ее в другой город, в место, где начинается Азия. Если кому и было комфортно в Афинах, так это монархам, восседавшим в своем огромном, суровом дворце над площадью Конституции. Казалось, что им было бы естественно там и остаться.

В начале 1915 г. столица нейтральной Греции была переполнена шпионами враждующих держав, пытавшимися создавать сети тайной поддержки своих стран. 24 января Британия предложила Греции «значительные территориальные уступки в Малой Азии» в обмен на вступление в войну на стороне Сербии – но с одной важной оговоркой. Греции предлагалось также уступить Болгарии часть недавно приобретенной территории, например портовый город Кавала, в рамках сделки, которая обеспечила бы участие Болгарии в войне на стороне Британии. Венизелос считал, что это предложение следует принять, но король и его осторожные военные советники не прислушались к его мнению по этому – как и по многим другим – вопросу.

Одним из британских шпионов был Комптон Маккензи, колоритный шотландец, впоследствии прославившийся своими литературными произведениями. В своих афинских воспоминаниях он воссоздает атмосферу необузданных интриг, мир, неуютность которого с лихвой возмещалась захватывающим дух очарованием аттических пейзажей. Он описывает встречу с одним страстным сторонником Венизелоса, который поносит короля за его слабоволие и узость взглядов, сосредоточенных на Афинах, и настаивает, что исполнить предназначение Греции может только Мегали идэа (Μεγάλη Ιδέα – Великая идея) восстановления Византийской империи. Молодой человек провозглашает:

Дворцовая клика не представляет страну. Им приходится притворяться великими патриотами, но заботятся они не о Греции, а о короле … Они боятся Венизелоса, потому что думают, что он сметет всю афинскую гниль. Для них «Мегали идэа» – ничто.

Им так хорошо при этом игрушечном дворе, что им не нужна великая Греция, в которой их не будет видно. Они понимают, что неотомщенные греки Малой Азии важнее, чем они. Кому нужна Кавала, если мы можем получить Смирну или даже … Константинополь, Град. А Венизелос знает, что с помощью Великобритании мы можем создать великую Грецию, потому что великая Греция всегда будет полезна Великобритании.

В феврале союзники начали обстрел османских позиций на Галлипольском полуострове, и Венизелос, очень стремившийся принять участие в этой операции, внес официальное предложение премьер-министра. Двор в очередной раз отклонил его предложение, и 6 марта он ушел в отставку. Его преемник на посту премьер-министра, Димитриос Гунарис[188], возобновил переговоры с Антантой, но попытался поставить жесткие условия участия Греции в войне. Союзники упирались, ожидая, что Венизелос вскоре вернется к власти и предложит им