безусловную поддержку. 13 июня либеральная партия Венизелоса победила на выборах, и к августу он сформировал новое правительство. Тупиковая ситуация в отношениях с королем только усугубилась. Антанта по-прежнему активно стремилась уговорить Грецию поддержать Сербию и сделать все необходимое для привлечения к коалиции Болгарии. Но в сентябре Болгария мобилизовала свои силы и вступила в союз с Германией и Турцией.

С каждым месяцем войны в Греции усиливалось внутреннее напряжение. К маю 1916 г. объединенные силы Болгарии и Австрии захватили Сербию; остатки сербской армии были выведены в Салоники и присоединились к уже размещенным там британским и французским войскам. Это было сделано с благословения Венизелоса и против воли короля. В конце мая раскол внутри Греции стал еще глубже: Германия вынудила королевское правительство уступить Болгарии одну из пограничных крепостей[189], что привело в ярость Британию и Францию, поставило в неудобное положение Венизелоса и, вероятно, привело к тому, что некоторым из греков стало еще труднее поддерживать короля.

Назревал новый физический раздел недавно расширенной территории Греции. В августе 1916 г. Венизелос выступил на митинге на площади Конституции с речью, в которой сказал, что все еще надеется на примирение с королем, но намекал и на другие, более мрачные варианты развития событий, возможные, если такое примирение не состоится. Его сторонники из числа военных в Салониках продемонстрировали, о чем может идти речь, официально заявив, что более не подчиняются власти Афин. 25 сентября Венизелос вернулся на родной Крит, где провозгласил создание временного правительства Греции, выражающего истинные интересы страны. Затем он перебрался в Салоники и встал во главе новой администрации, которая объявила войну Центральным державам во главе с Германией. Монарх остался у власти в Афинах, опираясь на поддержку, еще сохранившуюся у него в «Старой Греции» – самых давних землях королевства.

1 декабря 1916 г. казалось, что новый и древний город Афины с его кипящей в пыли жизнью, его бесстыдным богатством, его головокружительными амбициями и вновь явленными древностями, утратил всякую невинность. На несколько часов он превратился в зону боевых действий, и этого краткого времени оказалось достаточно. Это случилось всего через два десятилетия после того, как красота и романтичность Аттики покорили сердца атлетов и любителей спорта из многих стран. Здания и элементы ландшафта, игравшие важную роль в Олимпийских играх, внезапно стали полями сражений. В этих сражениях британские и французские войска противостояли силам, верным королю Константину: к ним относились как части регулярной армии, так и резервисты, или вооруженные добровольцы.

Все, кто помнил восторги 1896 г., были в ужасе от такого поворота судьбы. В том чудесном году современные и древние части города образовывали прекрасный взаимосвязанный пейзаж. В неоклассическом выставочном зале Заппейона с его ухоженными садами размещалась администрация Игр и проходили состязания по фехтованию. Рядом располагался королевский дворец (ныне здание парламента) с еще более грандиозным парком. В нескольких минутах ходьбы в другом направлении находилось мраморное великолепие восстановленного стадиона, обрамленного – как отмечали многие зрители – двумя невысокими, заросшими соснами возвышенностями, холмами Агра и Ардиттос, каждый из которых был тесно связан с классической эпохой. На Ардиттосе давали клятву древнеафинские присяжные. Недалеко от стадиона на склоне Ардиттоса, вероятно, находится место захоронения Герода Аттика, греко-римского магната, который – как и Георгиос Аверофф восемнадцать веков спустя – потратил миллионы на украшение стадиона.

1 декабря[190] 1916 г. каждое из этих мест превратилось в бойню. Французский адмирал, командовавший небольшим отрядом британской и французской морской пехоты, оказался заблокирован в Заппейоне под обстрелом греческой артиллерии, находившейся на Ардиттосе. Силы союзников высадились несколькими часами ранее, чтобы произвести продуманную демонстрацию ограниченной силы. Однако их расчет оказался ошибочным. Решающий момент наступил, когда французский военный корабль, стоявший на якоре у Фалерской бухты, сделал несколько прицельных орудийных выстрелов в направлении королевского дворца. Снаряды повредили королевскую кухню и оставили несколько воронок в саду, но не причинили серьезного вреда ни резиденции, ни ее обитателям. Принцесса Алиса, будущая свекровь английской королевы[191], вспоминала, что во время обстрела пряталась в подвале дворца. Наконец было заключено перемирие, хотя французы возмущенно жаловались, что роялисты вновь открыли огонь по Заппейону уже после того, как обе стороны согласились сложить оружие.

День ужаса, которым был охвачен город, был кульминацией вялой борьбы между державами Антанты и королем. Союзники были готовы позволить ему сохранить трон и нейтралитет при условии, что он переместит силы, которые могут оказаться полезными странам германской коалиции. Некоторые части предполагалось перевести из Центральной Греции на Пелопоннес, а часть греческих вооружений сдать Антанте.

Судя по всему, король Константин вел отчаянную двойную игру. Он сказал союзникам по Антанте, что в принципе готов уступить их требованиям, но им следует понимать, что с разных сторон на него оказывают давление, не позволяющее ему поступиться национальной честью Греции. На какие бы уступки он ни пошел, у него должна быть возможность сохранить лицо, настаивал он.

Тем временем сторонники короля и даже агенты кайзера раздували своего рода патриотическую истерию. Поскольку регулярная армия Греции была сокращена и частично выведена из состояния боевой готовности, они начали вербовать «резервистов», готовых защищать с оружием в руках своего короля – и, косвенно, кайзера. Трудно поверить, чтобы все это делалось без молчаливого одобрения короля.

По словам Эдуарда Хелси, французского журналиста, бывшего тогда в Афинах и пристально следившего за развитием событий, король и французский адмирал Луи Дартиж дю Фурне либо думали, либо делали вид, что думают, что между ними существовало тонкое взаимопонимание. Подведя к Афинам военные корабли и высадив на сушу ограниченный контингент, Антанта должна была ненавязчиво напомнить о своей мощи, не произведя ни единого выстрела. Тогда королю было бы гораздо легче согласиться на требования Антанты, так как все видели бы, что у него не оставалось другого выбора.

Державы Антанты сообщили, в какие именно точки Афин они собираются отправить небольшие отряды морской пехоты, и адмирал – как вспоминает Хелси – провел перед началом операции весьма оптимистичное совещание. Французский военачальник не был глуп; он уже обеспечил себе место в истории в 1915 г., когда помогал при эвакуации спасавшихся от преследований армян из Юго-Восточной Анатолии. Но на этот раз он был в жизнерадостном, даже игривом настроении. Хелси пишет:

Запланированная инсценировка казалась [адмиралу] приятным развлечением. Он собрал журналистов, находившихся в Афинах, и изложил им свой план.

«N’est-ce pas charmant? Как это мило, не правда ли? – спрашивал он с невинной улыбкой, закинув ногу на ногу так, что из-под брючин виднелись бледно-голубые носки. – Разве не мило? Я оккупирую холм Нимф!»

В том, что произошло на самом деле, не было ничего милого. Точное развитие событий и прежде всего порядок, в котором они