Арик зашагал с ней рядом, и они вместе следили, как онвыезжает на ристалище под одобрительный рев толпы. Взгляд Дженни был прикован кярко-синему знамени, реющему над копьем, и, несмотря на всю любовь к мужу,слезы подступили к горлу. Ножницы оттягивали ей руку, как тяжкий символ еепредательства; словно она обрезала вместе с кусочком синей ткани все нити, чтосвязывали ее с родиной.

Она громко перевела дыхание и вздрогнула от изумления —массивная ладонь Арика вдруг легла ей на голову. Увесистая, как боевой топор,она полежала мгновение, потом скользнула по щеке, притянула, и Дженни ткнуласьлицом ему в бок. Это было объятие.

— Нечего тебе беспокоиться, что мы разбудим его, моядорогая, — с полнейшей уверенностью заявила Дженни тетушка Элинор. — Он спитуже несколько часов.

Серые глаза приоткрылись, оглядывая комнату, потом с ленивымвосхищением уставились на отважную златовласую красавицу, которая стояла удвери спальни, слушая тетку.

— Даже без снадобья, которое я ему дала, — продолжалатетушка Элинор, направляясь к флакончикам и склянкам с порошками, расставленнымна сундуке, — любой мужчина, вернувшийся сплошь израненным на поле и принявшийучастие еще в пяти поединках, будет спать ночь напролет. Впрочем, — добавилаона с бодрой улыбкой, — ему не понадобилось много времени, чтобы расколошматитьих всех. Что у него за терпение, — проговорила она с восторженной улыбкой, — икакое искусство! Я никогда не видала ничего подобного.

— Он будет ужасно страдать, когда проснется. Я хотела бы,чтоб вы дали ему побольше того снадобья, которым поили прежде, до того, как онвернулся на поле.

— Разумеется, это было бы хорошо, да только неблагоразумно.Кроме того, судя по шрамам на его теле, он привык иметь дело с болью. Как ятебе уже говорила, принимать больше одной дозы моего зелья небезопасно. Сприскорбием должна признаться, что оно имеет кое-какие нежелательныепоследствия.

— Какие именно? — поинтересовалась Дженни, все еще надеясьхоть как-нибудь ему помочь.

— Во-первых, — страшным голосом изрекла тетушка Элинор, — онлишится возможности выполнять свои супружеские обязанности на целую неделю.

— Тетушка Элинор, — твердо сказала Дженни, готоваяпожертвовать наслаждением от любовных ласк ради того, чтоб избавить его отболи, — если это единственное, о чем следует беспокоиться, прошу вас дать емуеще лекарства.

Тетушка Элинор поколебалась, неохотно кивнула и взяла ссундука пузырек с белой пудрой.

— Очень жаль, — с кривой усмешкой заметила Дженни, — что выне можете туда добавить кое-чего такого, чтоб он спокойно выслушал, когда ясообщу о пребывании здесь Бренны и об их со Стефаном намерении пожениться. Онтак жаждал мирной жизни, — добавила она, громко фыркнув, — но я сильносомневаюсь, что ему доводилось когда-нибудь переживать столько бурь, сколькопришлось вытерпеть с того момента, как я впервые попалась ему на глаза.

— Я уверена, что ты права, — неутешительно подтвердилатетушка Элинор. — Однако сэр Годфри поведал мне, что его светлость никогдастолько не хохотал, как после встречи с тобой, поэтому остается надеяться, чтосмех доставляет ему немалое удовольствие и вполне скрашивает суровую жизнь.

— По крайней мере, — сказала Дженни, и глаза ее потемнели отгоря при взгляде на лежащий на столе пакет, доставленный от отца, — ему теперьне придется ежедневно ожидать нападения со стороны моего отца с целью вызволитьнас с Бренной. Он отрекся от нас обеих.

Тетушка Элинор сочувственно глянула на племянницу ифилософски заметила:

— Он всегда был более расположен к ненависти, чем к любви,моя дорогая, только ты этого не понимала. Если тебя интересует мое мнение, онбольше всех любит себя самого. Иначе не пытался бы выдать тебя сперва застарика Болдера, а потом за Макферсона. Он никогда тобой не интересовался,ежели не преследовал своих собственных целей. Бренна видела его таким, каков онесть на самом деле, потому что он ей не родной отец и она не была ослепленалюбовью.

— Он отрекся и от моих будущих детей тоже… от любого дитяти,которое у меня когда-либо будет… — дрожащим шепотом сказала Дженни. —Представляете, как он должен меня ненавидеть, чтобы отказаться от собственныхвнуков.

— Вовсе не нынешний твой поступок ожесточил его против твоихдетей. Он никогда не желал их, если они будут от герцога.

— Я… я не верю, — сказала Дженни, не переставая мучительнопереживать свою вину. — Они ведь были бы и моими детьми.

— Только не для него, — отвечала тетушка Элинор.

Подняв маленькую бутылочку к свету, она встряхнула всыпанныйв нее порошок и прибавила еще щепотку. — Если в течение нескольких недельдавать это снадобье малыми дозами, можно совсем лишить человека мужской силы.Именно потому, — продолжала она, вливая в бутылочку немного вина, — твой отецхотел, чтобы я сопровождала тебя в Клеймор. Он желал, чтобы муж твой навернякане смог дать тебе ребенка. А когда я напомнила, что в результате и тыостанешься навсегда бездетной, это ничуть его не озаботило.

Дженни застыла, не дыша, сперва от ужаса перед намерениемотца, потом от мысли, что, может быть, тетушка Элинор последовала егоуказаниям.

— Вы… ведь вы ничего не клали моему мужу в еду или в питье,нет?

Не ведая о напряженном, угрожающем взгляде, устремленном нанее с постели, тетушка Элинор помедлила, размешивая питье ложечкой.

— Господи! Нет, конечно! Я б не смогла! Только я,разумеется, заподозрила, — договаривала она, осторожно неся снадобье к постели,— что раз твой отец в конце концов решил не посылать меня в Клеймор, он скореевсего выдумал нечто лучшее. А теперь отправляйся в постель и постарайсязаснуть, — сурово приказала она, не зная, что лишь добавила Дженни страданий,убедив в подлинности планов отца запереть ее в монастырской келье до скончаниядней.

Тетушка Элинор дождалась, когда Дженни уйдет к себе вкомнату. Радуясь, что племянница получит столь необходимый ей отдых, онаповернулась к герцогу и задохнулась, мгновенно схватившись рукой за горло,устрашенная зловещим взглядом, который тот обратил на флакон.

— Я предпочитаю боль, мадам, — коротко заявил он и приказал:

— Выкиньте этот порошок из моей комнаты. Из моего поместья.

Опомнившись от кратковременного испуга, леди Элинор медленноулыбнулась.

— Так я и думала, что вы скажете именно это, дорогоймальчик, — любовно шепнула она. Повернулась, чтобы уйти, потом вновьоглянулась, и на сей раз седые брови ее вытянулись в суровую струнку.

— Надеюсь, — предупредила она, — вы не забудете о наложенныхмною швах нынче ночью… когда пожелаете удостовериться, что мои снадобья покудане причинили вам никакого вреда.